Кто-то тронул ее за локоть – рядом стояла фройляйн Жоли с подносом в руках. На подносе выстроились граненые стаканчики с прозрачным красным напитком.
– Выпей этот чудодейственный эликсир, сестра, – прошептала она. – Он поможет тебе сконцентрировать энергию, которой не хватает для того, чтобы тебе открылась дорога на Сириус.
Марта нерешительно взяла один стаканчик – раньше в святилище строго-настрого запрещалось есть, пить и даже думать о съестном.
– И сын твой пускай тоже выпьет, если он хочет последовать за тобой.
Клаус не заставил просить себя дважды – он быстро схватил стаканчик с подноса и спросил:
– А бутерброда у вас не найдется? Хорошо бы с колбасой, но можно и с сыром.
Фройляйн Жоли сверкнула в его сторону сердитым глазом, но ничего не сказала в ответ, а просто повернулась к нему спиной и двинулась дальше со своим подносом. Напиток в стаканчике был чуть горьковатый, как микстура от кашля, которую Марта пила в детстве. Зато после того, как она в несколько глотков осушила свой стаканчик, на душе у нее стало легко и весело, страх ее рассеялся и уступил место спокойной уверенности, что все будет в порядке. Тем более, что дрожь за стенами утихла, рев волн умолк, и лампочки вернулись обратно в люстру.
В голове у Марты зашумело, замелькало, замаялось, руки-ноги стали невесомые и превратились в крылья. Мощная сила подняла ее в воздух и понесла все выше и выше. Прямо перед нею острый луч света пронзил потолок над алтарем, и она радостно поплыла навстречу этому лучу, переливающемуся всеми цветами радуги. Хрустальные голоса запели: «Дорога на Сириус! Дорога на Сириус!», и Марта почувствовала в своей руке руку Клауса. Он больше не хныкал и не просил бутерброд, он держался за нее и плыл рядом с нею, как когда-то в детстве, когда он ее еще любил.
Ей было хорошо и ничто не могло омрачить ее счастья, она не слышала ни криков, ни стонов, ни выстрелов, – мерно взмахивая крыльями, она неуклонно двигалась к цели. И когда резкий женский голос произнес над ее головой: «Смотри, эта еще жива. Мальчишка уже готов, а она все еще дергается», она ничуть не испугалась. И даже когда мужской голос ответил: «Что ж, пристрели и ее», она услыхала выстрел, но не почувствовала боли. Она знала, что никто не сможет ее остановить по дороге на Сириус.
Карл
Карл, не скрываясь от Инге, – да и куда было скрыться? – ловкими пальцами открыл секретные замки своей неразлучной сумки и вынул оттуда плоский кожаный пенал, напоминающий маникюрный набор. Хрустальные голоса пели «Дорога на Сириус! Дорога на Сириус!» так чисто и явственно, будто между кабинетом Мастера и залом не было ни стен, ни плотно закрытых дверей.
– Какая странная акустика, – заметил он, аккуратно выкладывая на придвинутый к двери стул коллекцию миниатюрных инструментов непонятного назначения. – Можно подумать, что от зала нас отделяет только слой папиросной бумаги.
– Я не удивлюсь, если узнаю, что здешний святой отец оснастил свой кабинет специальной аппаратурой для прослушивания разговоров и шепотов своей паствы.
Карл выбрал коническую отвертку и крохотный пинцет.
– Будь у меня время, я бы мог твою человеколюбивую версию проверить, но, боюсь, сейчас перед нами стоят другие задачи.
И он погрузился в сложные манипуляции с пластиной, на которую опиралась дверная ручка. Хор за стеной взвился на неземную высоту, зазвенел, отразился от потолка и вдруг оборвался так резко, что стало слышно дребезжание металлического волоска в какой-то надорвавшейся от акробатики лампочке. Отвертка вырвалась из-под пинцета и вонзилась глубоко Карлу под ноготь. Высасывая кровь из зияющей ранки, он не удержался от упрека:
– Ну на кой хрен тебе понадобилось сообщить Зильке, что ты ее узнала?
– Сорвалось как-то, – покривила душой Инге, но Карл ей не поверил.
– Только мне не ври, ладно? Ты ведь сделала это намеренно, чтобы улизнуть от меня. И что – улизнула?
Он вернул отвертку и пинцет в предназначенные им гнезда и задумался над своей посверкивающей сталью хитроумной коллекцией. В зале по-прежнему было тихо, если не считать невнятных шорохов, вздохов и шепотов. И вдруг тишина взорвалась отчаянным воплем, в ответ на который прозвучал громкий хлопок, очень напоминающий выстрел. За первым выстрелом последовал второй, за ним третий и четвертый. Они следовали друг за другом быстро, почти без перерыва, но это не было похоже на перестрелку, – стреляли, по всей видимости, из одного и того же пистолета. Вдумавшись и вслушавшись, Карл способен был бы сказать, из какого именно, но сейчас ему было не до того.
– Стреляют! – ахнула Инге, и Карл заторопился: кто знает, как скоро придет и их час. Краем уха регистрируя нарастающую волну выстрелов, воплей и предсмертных хрипов, он взял самую надежную отмычку – с алмазным наконечником, которую берег только для экстремальных случаев. Она, как нож в масленке, прошлась по винтам, прижимающим дверную ручку к охранной стальной пластине, после чего сложный замок сам выпрыгнул ему в руки.
Однако, прежде чем осторожно приоткрыть дверь, он смахнул инструменты обратно в сумку и оглянулся на Инге, не уверенный, что она не подведет. Инге, распластавшись спиной по стене, ладонями обеих рук поддерживала живот, ставший вдруг необъятным. В глазах ее скопилось страдание, мелкие капельки пота образовали блестящую пленку над прикушенной верхней губой.
– Ты слышишь? Что там происходит? – едва слышно прошептала она.
– Что бы там ни происходило, нам пора отсюда убираться, – Карл вынул из кармана захваченный им из замка пистолет и снял его с предохранителя. – Пошли!
– Куда? Там же стреляют.
Карл выглянул в коридор – звуки из зала туда не проникали, там было темно и тихо.
– Похоже, у нас нет особого выбора. Или ты хочешь дождаться, пока они придут за нами сюда?
– Но кто это – они? И зачем, зачем?
– Боюсь, нам никогда этого не узнать. А теперь молчи и старайся не дышать.
Он пересек темный коридор и мягко потянул на себя дверь, ведущую в зал. Она поддалась с неожиданной легкостью, приоткрыв перед ними фантастическую перспективу: пол зала был усеян десятками поверженных тел, которые, многократно отражаясь в его зеркальных стенах, бессчетно умножали видимое количество трупов.
Что это именно трупы, не вызывало сомнений. Не только потому, что белые балахоны одних были обильно испещрены кровавыми пятнами, а под подбородками других были плотно затянуты тесемки мусорных мешков из желтого пластика, но, главное, потому что над залом повисла особая мертвая тишина, – такую, наверно, и называют могильной.
Тишину эту нарушил было переходящий в рвотный спазм полувсхлип, начавший созревать где-то в горле Инге, но Карл успел вовремя обернуться и грубо зажать ей рот. Однако это действие не прекратило рвущейся из чьего-то другого горла надрывного рыка неуемной, выворачивающей наизнанку внутренности рвоты.
