Брайан пришел в себя на дне глубокого колодца, усеянном белыми черепками, слабо мерцающими в рассеянных лучах переменчивого света, струящегося откуда-то сверху. Он твердо знал, что выберется из колодца, только если сумеет сложить из черепков какую-то фразу, но не помнил, какую. Преодолевая слабость, он перевернулся на живот и начал сгребать черепки поближе к себе. В глазах больно вспыхивали жгучие искры, но он напрягся и попытался выложить черепки на холодных камнях, как разрозненные фишки хитроумной головоломки. Как ни странно, ему это в значительной степени удалось – перед его глазами постепенно возникала разорванная во многих местах гирлянда каких-то знакомых, но забытых слов.
Пока он всматривался в их хитросплетение, слова начали таять и исчезать, а вместо них появились какие-то значки, тоже вроде бы знакомые, – нужно было только вспомнить, где он их видел. Но вспомнить он не успел – значки тоже начали таять и исчезать. Брайан протянул к ним руку – хотел удержать их, что ли? От его резкого движения стены колодца закачались и рухнули прямо на него, засыпая его камнями, обломками и песком.
Хрипя и задыхаясь, Брайан открыл глаза, но ничего не увидел – лицо его облепила влажная тряпка. Он содрал ее, бросил на пол и приподнялся на локте, с трудом оторвав голову от подушки, – вокруг было темно и тихо, за окном сияла лунная ночь. И отчего-то было светло и радостно на душе. Он снова откинулся на подушку и закрыл глаза – в темноте под веками выстроились ряды белых латинских букв, несомненно составляя слова, а возможно и фразы. Прочесть эти фразы Брайан не мог, но язык их он определил, хоть по сути его не знал – немецкий. Строчки неравной длины разбегались скошенным веером, начала и концы их терялись во мгле – где он видел недавно такие же скошенные веером строчки?
Радость открытия пронзила Брайана еще до того, как он вспомнил, где он их видел, – подсознательно он уже знал, что это строчки шифровки прекрасного магистра. Сейчас было несущественно, откуда он взял немецкое значение загадочной тайнописи, сейчас важней всего было другое – точно записать светящиеся у него под веками непонятные слова, пока они не исчезли. Не открывая глаз, он скатился с кровати, подполз к письменному столу, поднялся на колени, нашел на ощупь бумагу и ручку и стал вслепую копировать обрывки разлетающихся веером строчек.
Закончив, он все так же вслепую зажег настольную лампу и постарался разглядеть написанное сквозь смеженные ресницы – он знал, как легко в ярком свете улетучиваются сны. Запись была корявая, но разборчивая. Теперь можно было открыть глаза, сесть за стол и аккуратно переписать ее начисто. Закончив переписывать, он пересчитал слова, на которые он предположительно мог бы разбить этот набор букв, – их было семнадцать!
Ури
Ури никак не мог уснуть. Едва ему удавалось на миг смежить глаза, как в его гаснущее сознание врывались гротескно преувеличенные образы из проведенных им в библиотеке суток. То чета Хиггинсов, затягивая вокруг его шеи свисающие с ветвей жадные зеленые щупальца, требовала, чтобы он назвал свое подлинное имя. То босоногий норвежец в дорогих джинсах исполнял на рояле Атикву, искоса поглядывая на Ури и отбивая такт большим пальцем грязной ноги, а два пастора вторили ему, названивая серебряными ложечками по фарфоровым блюдечкам. И под их музыку пожилая дама в инвалидном кресле начинала разухабисто отплясывать нечто непристойное.
Все-таки где-то посреди ночи Ури задремал, однако и во сне он не смог вырваться из круга дневных впечатлений. Ему снилось, что дверь в его комнату тихо отворилась и кто-то неразличимый, в длинном белом саване, – то ли Джерри Хиггинс, то ли ископаемый из аннекса – подкрался к изголовью его кровати. Он затаился, притворяясь спящим, прислушиваясь к шелесту чужого дыхания. Простертые из тьмы холодные пальцы коснулись его шеи, тогда он стремительным движением обхватил чью-то хрупкую кисть и резко рванул на себя. Легкое, почти птичье, тело с пронзительным птичьим криком рухнуло на него лицом вниз, он быстро вскочил на ноги и, подняв непрошеного гостя за волосы, узнал маленького библиотекаря.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, потом пальцы Ури расслабились и бережно опустили голову испуганного Брайана на подушку.
– Ради Бога, простите! Я было подумал…
Дрожащие губы Брайана жадно ловили воздух, наконец он со всхлипом вздохнул и прошептал:
– Я нашел… вот…
И протянул Ури стиснутую в кулачок ладошку. Ури бережно разжал холодные пальцы и вынул зажатый в них листок. Брайан медленно поднялся с кровати и повторил:
– Я нашел… – И после короткого молчания добавил: – Но не могу прочесть, это по-немецки.
Ури быстро подошел к столу, зажег настольную лампу и развернул листок. Там было четыре сплошных, не разбитых на слова, строки:
«нашейберлогимечутс» «мившегосявневолежелуд» «ухоннуюдверьипогасилсвету» «акогохалатаначатьнабросилна»
– Почему вы думаете, что это по-немецки? – спросил он.
Брайан еще пару раз глубоко вздохнул и сказал хоть и нетвердым, но все же вполне нормальным голосом:
– Я столько лет… Я научился различать языки… даже те, которые не знаю…
Ури пододвинул ему стул, он сел и взял карандаш:
– Я бы мог разбить эти строчки на слова, но не решаюсь… Все-таки я не знаю немецкого…
– Хотите, попробуем вместе?
Маленький библиотекарь, словно задыхаясь, несколько раз судорожно втянул ртом воздух и ткнул карандашом в какое-то место первой строки:
– Тут!
Ури наклонился над столом, – в нос ему ударил острый запах горячечного пота, смешанного с кисловатым запахом лекарства – и через плечо Брайана прочел вслух: «Нашей берлоги-мечутс».
– «Нашей» – это, наверно, правильно. Ну, а дальше? Что значит – «берлоги-мечутс»?
– Нет, нет, тут что-то другое. Есть такое слово «берлог»?
– Не «берлог», а «берлога»… Ну да, выходит «нашей берлоги»! Вы просто гений, Брайан – «нашей берлоги мечут с…»
– Есть слово «мечут»?
– Может быть «мечут», может быть «мечутся». Ладно, давайте теперь вторую строчку. Хотите, я сам попробую – «мившегосявне-волежелуд»? Одно слово я вижу сразу – это или «желудь», или «желудок».
Карандаш Брайана ткнул в просвет между второй и третьей буквами:
– Попробуем так: «ми вшего…» – похоже на что-нибудь?
– Пожалуй, нет. Но есть другие варианты: «утомившегося» или «истомившегося». А дальше «вне воле» – это неправильно, должно быть «вне воли», но это тоже как-то не так. А-а, вижу – «в неволе»!
– «Истомившегося в неволе» – так правильно по-немецки?
Тут на Ури снизошло прозрение и, выхватив карандаш у Брайана, он быстро написал: «…кухонную дверь и погасил свет у…». Потом задумался, пробормотал сквозь зубы несколько немецких слов и засмеялся счастливым смехом:
– Брайан, вы и вправду гений! Смотрите, как здорово получается: «…какого халата начать набросил на…». Как вам это удалось?
