Книга Прекрасная толстушка. Книга 1, страница 114. Автор книги Юрий Перов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Прекрасная толстушка. Книга 1»

Cтраница 114

— Ну и гнида же ты! — воскликнула я ему прямо в лицо. — Теперь ты вообще слова от меня не услышишь!

— Ну, положим, одно заветное словечко я от тебя услышу, но, правда, позже…

Он проворно собрал со стола все бумажки без исключения и запер их в сейфе. Потом с отвращением подергал ящики стола — заперты ли, проверил дверцу шкафа, подошел к двери, оглянулся и сказал, улыбнувшись каким-то своим тайным мыслям:

— Ты пока посиди, подумай над своим поведением, а я через пару минут вернусь…

Когда он ушел, я наконец от души, никого не таясь, разревелась в голос. Мне было по-настоящему страшно. Я поняла, что меня затянуло в ту же самую беспощадную и неостановимую машину, в шестернях которой погибли мои папа и мама…

Сперва я действительно думала, что он вот-вот вернется и, даже отплакавшись, поторопилась привести себя поскорее в порядок, чтобы не показывать перед этим ничтожеством своей слабости.

Потом, воспользовавшись его отсутствием, я налила полный стакан воды из графина, стоявшего передо мной на столике. Пить хотелось уже давно, но как-то было не до питья…

Выпив еще один стакан, я почувствовала наконец удовлетворение.

5

Через час я начала беспокоиться. Причем, как дура, беспокоилась не о себе, а об этой гниде… В голову полезли всякие дурацкие мысли. Что он пошел, например, в туалет, поскользнулся на лестнице, споткнулся, упал и сломал ногу или руку. А мог поехать вперед и удариться затылком… Лежит теперь, бедолага, где-нибудь в санчасти без сознания…

Почему-то все мои фантазии крутились вокруг туалета… Еще я представляла себе такую картину: забежал он в кабинку, устроился на толчке, поднатужился, и хватил его апоплексический удар… Я о таких случаях слышала. Теперь сидит там полуживой и звука произнести не может, не говоря уже о том, чтобы постучаться…

На свою судьбу я как-то странно махнула рукой. Ясно было, что из института я вылечу с треском, да еще с волчьим билетом. Что это такое, я себе не представляла, но была уверена, что поступить с ним куда-либо будет невозможно.

Это еще в лучшем случае! А в худшем — меня просто посадят. Зачем, за что — об этом я тоже не задумывалась. Очевидно было одно: они хотят меня посадить, а значит, обязательно посадят. Если не передумают…

Но ведь и в лагере можно жить, с неожиданным безразличием думала я. Очень скоро начальство узнает, что я шью, и потянется заказ за заказом… А для того чтобы их выполнять, мне потребуется хоть и маленькое, но отдельное помещение, относиться они ко мне будут хорошо, потому что я буду стараться… Питание там будет, конечно, похуже, но зато похудею… Да и не жалко этой жизни! Что в ней хорошего! Так, моменты… А главное — стоять на своем до последней капли крови. Что они — в Париж поедут допрашивать Монтана из-за таких пустяков?! Это здесь для них человека загубить — раз плюнуть, а там захочет ли он с ними разговаривать? А если и захочет, то, наверное, сообразит, что сказать. Он же умница и все отлично понимает… И, скорее всего, не прав был Лекочка, знал Монтан о черном рынке и о его ценах… Он зная, что дает мне почти в три раза больше, чем я ему. Все-таки они там, во Франции, капиталистические коммунисты… А если так, значит, будет молчать… Вернее, пошлет их к чертовой бабушке и не захочет даже разговаривать на эту тему… Вот и мне с ними не нужно разговаривать. Захотят посадить — посадят, что бы я ни говорила, а не захотят — и так не посадят…

И черт с ним! Пусть сидит в туалете хоть месяц! Пусть сгниет там совсем! Будет еще эта гнида в мою жизнь своими липкими пальцами с обгрызенными ногтями лезть… Онанист несчастный! Я слышала где-то, что обгрызенные ногти бывают чаще всего у онанистов.

Вскоре я поняла, почему мои мысли так навязчиво крутятся вокруг туалета… Оказалось, что я и сама совсем не прочь посетить это заведение. Больше того — просто обязана это сделать… И еще эти чертовы два стакана воды… Положение было еще не критическое, но очень и очень серьезное… Я еще, глупенькая, подумала о том унижении, которое мне придется испытать, спрашивая у этого подонка разрешения выйти в туалет… Я еще не знала, какое унижение меня ждет…

Положение стало критическим еще через полчаса. Меня уже не беспокоила судьба моего мучителя, я уже думала только о том, что если он не явится хотя бы через десять минут, то мой мочевой пузырь просто лопнет и позора не избежать все равно.

Через десять минут я решила — будь что будет, и подошла к двери. В конце концов они тоже люди и должны понять… Я нажала на ручку двери. Дверь была заперта. Когда же он успел ее запереть? Робко постучав ладошкой в обитую дерматином дверь, я прислушалась. За дверью стояла мертвая тишина. Ни шагов, ни разговоров. Я постучала погромче — никакого результата. Я стала колотить кулаками и пятками попеременно и кричать «откройте», время от времени припадая ухом к двери. После того как я отчетливо услышала шаги, которые даже не замедлились на мой стук и крик, я поняла, что это бесполезно.

Тогда я бросилась к телефону. В трубке было глухое молчание, как если бы я приложила к уху выключенный утюг. Не было даже характерных потрескиваний и попискиваний…

— Ну и черт с ним! — воскликнула я и с грохотом бросила трубку на рычаг. В конце концов, куда я хотела позвонить? В милицию?

Я начала лихорадочно озираться. Первым мне попался на глаза графин… У меня мгновенно возник сумасшедший план. Черт с ними со всеми, в отчаянии подумала я, можно вылить оставшуюся воду в стакан, предварительно открыв окно и подперев боком дверь, пописать в графин, вылить содержимое в окно, сполоснуть водой из стакана, и пусть эта сволочь потом пьет из этого графина.

Окно было заклеено белой бумагой. На рамах вместо привычных шпингалетов были отверстия с трехгранными штырьками, как в дверях пассажирских вагонов. Форточки не было, вместо нее фрамуга, открывающаяся с помощью длинного шнура. Дернув за этот шнур, я поняла, что без лестницы достать до этой фрамуги невозможно…

Еще через час я вспомнила, что где-то читала о том, что Микеланджело Буонаротти умер от болезни мочевого пузыря, потому что при росписи потолка Сикстинской капеллы ему приходилось подолгу терпеть, так как всякий раз спускаться с высоченных лесов была целая история… Я поняла, что умру раньше. Что выражение «лопнувший мочевой пузырь» не фигура речи, а вполне реальное явление.

На пятом часу резь в мочевом пузыре уже перестала быть сигналом острого желания облегчиться, а переросла в сплошную боль, охватившую весь низ живота и поясницу. Я корчилась на стуле и глухо стонала.

Несколько раз у меня возникала отчаянная мысль наплевать на все, облегчиться в графин и задвинуть его куда-нибудь подальше под стол, но все мое существо восстало против такого позора. Я поняла, что уж лучше смерть в страшных муках, чем такой позор на всю жизнь! И перед кем? Перед этой гнидой! Перед этим ничтожеством! Никогда! Лучше смерть!

Тюрьма, лагерь мне теперь казались счастливым избавлением.

6

Эта сволочь явилась ровно через пять часов!

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация