3
Все утро до самого обеда я бессмысленно крутилась по дому, не зная, за что и браться. При этом я, поминутно останавливаясь перед зеркалом, то клала левую руку с кольцом на бедро, то протягивала ее невидимому партнеру для поцелуя, то вроде бы невзначай поправляла ею прическу и любовалась игрой камней.
К вечеру я ждала семь человек гостей, а днем у меня был намечен отдельный праздничный обед с Денисом в ресторане «Центральный». Это недалеко от меня.
Денис очаровательный мальчик, но не могла же я его предъявить своим гостям. Он был ровно на тридцать лет моложе меня. И хоть он выглядит очень взросло и мужественно и когда мы вместе, об этой разнице в возрасте никто даже не вспоминает, я все же опасалась, что не все мои гости поймут меня правильно…
Вяло ковыряясь в мельхиоровой кокотнице с жульеном, которым так славится «Центральный», отвечая рассеянной улыбкой на пылкие тосты Дениса, прихлебывая шампанское и автоматически фиксируя восхищенные взгляды в мою сторону, я постоянно возвращалась мыслями к письму и подарку, который я, разумеется, не надела во избежание лишних вопросов…
Вся нелепость ситуации была в том, что я совершенно не представляла, от кого это страстное письмо. Его автор, очевидно, полагал, что подпись «Твой Сладкий Ежик» мне что-то скажет. Но дело в том, что я очень многих называла так…
Позже, когда кончились «юбилейные торжества», я попыталась его вычислить по стилю, но из этого у меня ничего не получилось. Немного поразмыслив, я пришла к выводу, что каждый из моих бывших возлюбленных, находясь в состоянии определенного душевного волнения, мог изъясняться в таком пафосном стиле.
Потом я попыталась навскидку, методом случайной выборки, как говорят модные нынче социологи, определить, кто же из них мог решиться на такое письмо, но очень быстро поняла, что без системы в этом деле не разобраться. Нужно вспомнить всех…
Так я и сделала. А вспомнив всех и как бы пережив свою жизнь повторно, перелюбив и перестрадав заново, я поняла, что не вправе скрывать от вас свой опыт, потому что он обширен и поучителен.
Вспоминая своих возлюбленных, я попыталась кого могла отыскать и многих нашла… Это навело меня на грустные размышления. Я сделала печальный вывод: человек с возрастом не становится ни хуже ни лучше, человек с возрастом усугубляется. Скупой становится еще скупее, добрый — добрее. Глупец глупеет, а умный набирается еще большей мудрости.
Чтобы хоть одну из вас уберечь от ошибок, в изобилии совершенных мною, я и села за этот тяжелый, но радостный труд.
Но прежде чем начать последовательно перебирать содержимое моего любовного сундука, я должна в нескольких словах рассказать о себе.
4
Я родилась и прожила всю жизнь в Москве, на Тверском бульваре, почти напротив театра им. А. С. Пушкина, на той же стороне, где долго стояло странно полукруглое недостроенное сооружение красного кирпича, которое в шестидесятых годах наполовину взорвали, а из оставшейся половины построили новый MXАT им. М. Горького. Только мой дом ближе к Никитским воротам. Москвичи наверняка знают этот семиэтажный дом темно-мышиного цвета с аркой над единственной входной дверью, с высокими и узкими, точно бойницы, окнами.
Потолки в нашем доме чуть больше пяти метров. Предприимчивые жильцы построили себе антресоли и получили вместо одной две комнаты с потолками по два с половиной.
Это даже немного выше, чем в так называемых "хрущобах"
Господи, а как москвичи в свое время радовались этим панельным пятиэтажкам, с какой теплотой произносили слово «Черемушки». 'Гуда переехала добрая половина жильцов нашего дома, которые до этого жили в коммуналках по девять семей.
Вы можете себе представить девять хозяек одновременно на одной кухне? Да еще тройку карапузов, ползающих у нас под ногами, когда вы несете полную кастрюлю борща, да пару неопохмеленных мужей, которые тут же, дуэтом, клянчат у своих, а заодно и у чужих жен трояк на водку?
Я частенько бывала на такой кухне в доме моей самой близкой подруги Татьяны, живущей неподалеку от меня. А сама я, к счастью, всю жизнь прожила в отдельной трехкомнатной квартире. Есть и такие в нашем доме. Ее еще до революции купил мой дедушка, известный акушер-гинеколог.
И прадедушка мой был акушером-гинекологом, но учился он в Петербурге, а жил и работал в Сызрани и был там, пожалуй, более знаменит, чем сын, выучившийся и сделавший свою карьеру в Москве.
Моя бабушка Анна Александровна никакого специального образования не имела. Она закончила в Москве Александровский институт благородных девиц, где ее научили держать спину и правильно ходить, шить, вязать крючком и на спицах, вышивать гладью, стилем «рококо», простым и болгарским крестом, готовить, рачительно вести хозяйство и планировать домашний бюджет, ухаживать за маленькими детьми и воспитывать старшеньких, красиво, модно и дешево одеваться, а также играть на фортепьяно, рисовать, говорить по-французски, поддерживать интересную беседу, разбираться в изобразительном искусстве и литературе и еще великому множеству столь необходимых нам, женщинам, мелочей.
Бабушка часть своих знаний передала мне. Мы с ней очень дружили. Особенно в последние годы, когда остались вдвоем. Она любила меня без памяти, хотя почти никогда не говорила об этом. Она совершенно не умела сюсюкать. Очевидно, ее отучили от этого в том же институте.
Моя мама, Елизавета Михайловна, пошла по стопам своего отца и деда. Она закончила Первый медицинский институт в Москве и стала акушером-гинекологом, справедливо полагая, что на эту профессию всегда будет спрос, раз даже во время революции комиссары не тронули дедушку в его просторной докторской квартире. Ведь и у вождей революции есть жены, которые подвержены женским болезням, рожают либо, напротив, не желают рожать.
Если при ангине или, как теперь говорят, ОРЗ рот можно открыть практически перед любым врачом, то с нашими женскими болезнями не всякому покажешься. Обычно мы идем к своему личному доктору, которому целиком и полностью доверяем. Потому у гинеколога много друзей среди женщин и, как следствие, среди их мужей, которые не дадут в обиду любимого врача своей драгоценной супруги.
Мама и меня пыталась направить по семейной стезе, но у меня с самого детства ко всему, что связано с половыми признаками, было чересчур романтическое отношение и я не могла себе представить, как можно вторгаться в святая святых каждой женщины, во вместилище любви и наслаждения, и источник самой человеческой жизни.
Вопреки маминой агитации я тайно мечтала попасть в библиотечный институт и работать потом в огромной тихой библиотеке со старинными настольными лампами и тяжелыми стульями. Там, где столько книг, большая часть которых о любви.
5
Папы у меня долго не было. Вернее, быть-то он был, но жил отдельно. В отличие от множества семей, из которых отец ушел, в нашу он не пришел.
Зато у нас был Лев Григорьевич. Он трогательно и нежна любил мою маму и меня и просто обожал бабушку. Он никогда не забывал купить ее любимые «коровки». Причем покупал он их только свежие, тянучие, еще не затвердевшие, обязательно в «Елисеевском» магазине.
