В общем, я ей сказала, что деньги пусть она откладывает, они не портятся (счастливые времена, когда можно было сказать такое), в крайнем случае пустим их на развитие. Я же в деньгах совершенно не нуждалась. Родион зарабатывал более чем достаточно.
Квартиру я временно оставила на Надежду Ивановну. То есть квартира оставалась моей, я и не думала оттуда выписываться, но пока меня не было в Москве, в ней жила и работала Надежда Ивановна, так как у нее с жильем тогда еще было туго.
Сперва я думала поселить в квартире Татьяну с Юриком и Женькой, но у них весной 1965 года достраивалась кооперативная квартира в Кузьминках.
Мужское общество военного городка приняло меня с восторгом, а женщины — сперва настороженно… Но потом, когда я с помощью Тасиного «веригаса» внесла большое разнообразие в гардероб всего городка и они убедились, что, кроме Родиона, для меня никого не существует, они горячо меня полюбили.
Тася работала заведующей офицерской столовой и была вольнонаемной. Она развелась со спившимся и уволенным по этой причине мужем мичманом и три года жила одна. Мы с ней сошлись в первые же дни. Она была миниатюрная и чем-то напоминала Татьяну. Только слишком много курила, причем папиросы «Беломорканал», и обесцвечивала волосы перекисью водорода.
Жила она в собственном крошечном домике рядом с военным городком. Она была лихая деваха. Бывало, потянется, выгнется всей спиной, как кошка, сладко зажмурится и скажет:
— Ох, скорее бы Первое мая…
— А я больше Новый Год люблю, — в первый раз простодушно возразила ей я.
— Нет, Маруся, Первомай — мой праздник. В мае все жены с детьми на юг отправляются… А мужики все — мои. Я все лето живу как в гареме… Могу хоть каждый день нового выбирать…
Увидев округлившиеся мои глаза, она тут же заверила меня:
— Твой не в счет. Он был круглый год свободен… — и, ломая папиросный окурок в пепельнице, закашлялась сочным мужицким кашлем.
В первый раз я прожила в Полярном всего три месяца, но самых тяжелых, темных, зимних.
Потом, случалось, я жила там и по полгода. Это зависело от того, где был Родион. Когда он уходил в «автономку», я уезжала в Москву или куда-нибудь на юг.
В последних числах февраля Родион привез меня рожать в Москву.
4
Спустя ровно девять месяцев, после моего дня рождения и, стало быть, зачатия, день в день, 14 марта 1965 года я родила мальчика. Мы назвали его Львом в честь моего папы.
Так решил Родион.
— У тебя так мало сохранилось материальных свидетельств его существования, — сказал он. — Пусть сын каждый день напоминает тебе о нем.
Когда в родильном доме Второй градской больницы Ольга Николаевна, лично принимавшая у меня роды, показала мне мальчика, я чуть не лишилась сознания.
Если вся жизнь с девочкой, ее воспитание были десять раз мною спланированы и уже пережиты в уме, то с мальчиком я решительно не знала, что делать… Чему его учить? Ведь не шитью же и кулинарии?
Положим, французский язык и мальчику не повредит знать, а заниматься музыкой ему сам Бог велел, имея такого потрясающе музыкального отца. А все остальное? Таким образом почти все мои планы на будущее рухнули.
Зато планы Родиона осуществились. Как потом он мне по неосторожности признался, ему всегда хотелось мальчика, с той первой минуты, когда я положила его руку на мой живот. Он только виду не подавал, зная, как я мечтаю о дочери.
Ну и я виду не подала, что разочарована… Да и какое там разочарование! Когда его в первый раз поднесли к моей груди, когда он розовыми крошечными губками поймал мой лопающийся от молока сосок, такое огромное, ослепительное счастье переполнило меня, что слезы брызнули из глаз и я испытала нестерпимое блаженство, сравнимое лишь с самыми яркими мгновениями любви. В одну секунду Левушка стал самым близким, самым неотъемлемым существом. Самой лучшей, большей и радостной частью меня.
Вы наверняка знаете термин «сумасшедшая мать». Так вот, в эту первую же секунду я стала целым сумасшедшим домом.
Когда мы с ним были уже дома, я ежесекундно подбегала к кроватке. При малейшем шорохе, вздохе или кряхтении. Когда, скажем, у него не сразу получалось пукнуть и он по этому поводу ревел, как пароходная труба, басом, то меня только силой можно было удержать от вызова врача.
А когда все было тихо, то я с замирающим от страха сердцем на цыпочках подкрадывалась к нему и подолгу вглядывалась в его блаженную мордочку, чтобы определить, дышит ли он…
5
Левушка рос замечательный, ласковый, улыбчивый, спокойный, но при этом тихо упрямый. Когда он чего-то хотел, он не требовал, не кричал, не закатывал истерик, падая на пол и дрыгая ногами, как некоторые дети, он молча этого добивался… Чаще всего он добивался свободы.
Он всегда выглядел старше своего возраста. В полтора месяца я относилась к нему как к трехмесячному. В три месяца я начала заглядывать ему в ротик, высматривая зубки, хотя до них было еще никак не меньше полугода.
Он раньше других детей начал держать головку, переворачиваться на живот, сидеть, ползать, потом стоять, держась за мои указательные пальцы. И все он делал старательно, как будто выполнял ответственное жизненное задание. Он был очень похож на Родиона…
Боже! Как же я любила их! Какой радостной, спокойной, счастливой любовью! Как мне было приятно любить их, заботиться о них, прощать их… Да-да, они оба были не такими, как я. Они оба были упрямы, сосредоточены на чем-то своем, куда мне доступа не было. И хоть я не особенно и рвалась в их мужские дела и тайны, но мне было порой неприятно на какой-нибудь обычный, самый простой вопрос вдруг видеть виноватую улыбку и знать, что он на этот вопрос не ответит никогда, даже под пыткой. Чувство долга было в них превыше всего.
Все, что я узнала о его службе, о его подлодке, о режиме дежурства, об условиях плавания, это я узнала от словоохотливой Таськи. А она — понятно от кого… Информаторов у нее, судя по всему, был полон городок. Особенно летом.
Однажды я не выдержала и рассказала Родиону все, что знала о его службе. Судя по каменному выражению его лица, я знала довольно много. Молча выслушав меня, он сказал только одну фразу:
— Чьи-то чужие недостатки не должны служить нам оправданием собственных.
Больше я с ним на эту тему не заговаривала. Я довольствовалась лишь тем, что сообщал он сам. А сообщал он немного: дату выхода в плавание и дату возвращения. Впрочем, последняя была всегда приблизительной.
Из разговоров в городке я уяснила, что подводные атомные ракетоносцы — основная ударная сила страны, но легче мне от этого не было…
Но, в конце концов, я умудрялась любить его даже за это.
А уж гордилась я им безмерно. Правда, любовь моя вызывала во мне противоречивые желания. С одной стороны, мне хотелось прижаться к нему, как к скале, как к могучему дубу, а с другой стороны, мне хотелось прижать его к груди, как Левушку… Взять одного на правую руку, другого на левую и баюкать, баюкать… Из этого я сделала вывод, что мое настоящее земное предназначение — быть матерью!
