— Так вот они мне рассказывали, а я не знал, верить им или не верить. Со мной ничего подобного не происходило. Я и в Пушкинский музей с пацанами ходил и на самых голых теток смотрел, и на пышных рубенсовских и на худых голландских, и на ренуаровских розовых женщин — ничего. Хоть бы что-нибудь шевельнулось во мне… Потом ребята постоянно приносили порнографические фотографии, знаешь, такие мутные и очень похабные, которыми торгуют в электричках глухонемые. Так вот, пацаны от одного взгляда на эти картины становились малиновыми, начинали пыхтеть, как паровозы, и лезли рукой в карман, а на меня и эти карточки не действовали…
— А у тебя вообще это бывало? — осторожно спросила я.
— Конечно! И в трамвае от тряски, и утром в постели…
Только я при этом никаких баб, извини, себе не представлял… Желания мои были совершенно расплывчатые… Что то такое розовело, манило, а что именно, мне никак не удавалось рассмотреть. Все было как в тумане, и я никак не мог навести фокус моего воображения… Но когда еще в пятом или в шестом классе пацаны собирались у кого-нибудь дома, пока родителей нет, и, насмотревшись карточек, начинали дрочить, то и я, глядя на них, дрочил. У нас было соревнование. Кто первый додрочит до первой щекотки, кто до второй, а кто и до третьей. Выделяться при этом почти ничего не выделялось, так, прозрачная капелька, но этого было достаточно, чтобы зафиксировать победу. Да и ощущение было совершенно не таким, как у взрослых. Резкое, короткое, бесплодное, потому что почти не утоляло. Членчики даже не ложились от него. Так, может быть, мягчали на мгновение, но потом снова твердели. Я от них не отставал. И совершенно не понимал, что возбуждают меня они, а не их дурацкие снимки…
Он снова махнул рюмку коньяку и, посыпав ломтик лимона солью, с аппетитом съел его.
— А знаешь, Мэри, я ведь это никому не рассказывал… Даже странно, что я так разоткровенничался…
— Но ведь мы же с тобою старинные друзья, — сказала я холодея. «Ну, вот оно, панически подумала я. Мы с ним одинаковые. Он не мужчина, а я не женщина. В этом мы и сошлись…»
— Да, наверное… Ведь у меня нет друзей-ребят, так же, как ты, наверное, не можешь дружить с мужчиной. Если он тебе неприятен, то никак не попадет в число твоих друзей, а если нравится, то очень скоро дружба перерастет в нечто большее… А тогда я еще ничего про себя не знал, друзей у меня было много и я очень злился, когда вместо того чтобы идти со мной на каток или в кино, они убегали на свидания с девчонками.
Я тогда еще не знал, что просто ревную их. А их подружек я ненавидел. Меня от них просто тошнило самым натуральным образом, а они это прекрасно чувствовали и отвечали мне тем же.
— От меня тебя тоже поташнивает? — с кривой улыбкой спросила я.
— Да ты чего, Мэри. Сидел бы я здесь, откровенничал. Ты мне очень нравишься…
— В каком смысле? — удивилась я.
— Во всех.
— И ты мог бы со мною поцеловаться?
— Конечно!
— И быть со мною в близких отношениях?
— Может быть.
— Ничего не понимаю. Ты только что говорил, что возненавидел девчонок.
— Не всех, а только подружек моих друзей. А к остальным я был равнодушен.
— А ко мне ты неравнодушен?
— А ты мне нравишься. Ты красивая, добрая, умная. Ты своя. Родная.
— Значит, для тебя еще не все потеряно! — обрадовалась я.
Он досадливо поморщился.
— Вот опять ты рассуждаешь с точки зрения обывательских предрассудков. Ты считаешь, что быть натуралом хорошо, а гомосексуалистом — плохо.
— А ты как считаешь?
— Одинаково. Мне совершенно не мешает мой гомосексуализм. И я стараюсь делать так, чтобы он не мешал окружающим. А то, кроме всего прочего, существует статья Уголовного кодекса, по которой за мужеложство дают до шести лет. Это только за факт. А за изнасилование или совращение малолетних — на полную катушку. Так что теперь я в твоих руках.
— Дурак! — сказала я.
— Шучу, — сказал Лека. — Но, кроме шуток, закон карает за мужеложство, то есть за сексуальные действия мужчины с мужчиной на ложе, а за любовь мужчины к мужчине статьи не предусмотрено.
— А что, бывает и любовь? — простодушно спросила я. Лека нахмурился.
— Обидный и глупый вопрос. А сонеты Шекспира? Разве можно такое написать без любви?
— Какие сонеты? — совершенно обалдела я.
— Ты еще спроси, какой Шекспир; — желчно ухмыльнулся Лека. — Те самые, в переводе Маршака.
— Так что — Шекспир был…?
— Еще как был!
— Не может быть! — убежденно воскликнула я.
— Ты спрашиваешь или отвечаешь? — ехидно поинтересовался Лека.
— Просто очень обидно за Шекспира, — оправдалась я.
— Вот опять! — разозлился Лека. — Ты считаешь, что Шекспир от этого стал хуже. Или я его тем самым пытаюсь принизить. Это никакого отношения к его творчеству не имеет. Хотя что я говорю! Конечно, имеет, но только в положительном смысле. Он тоньше, болезненнее чувствовал. Им владели могучие страсти.
— Да, но сонеты… Я всегда считала, что они посвящены женщине…
— Люди долгое время считали, что Земля плоская… Ты встречала в этих сонетах хоть одно прямое обращение к женщине, чтобы он там писал: как ты прекрасна или как ты ужасна? Он пишет: я тебя обожаю или я тебя ненавижу, и поди скажи, к кому он обращается…
— Я никогда на это не обращала внимания, — виновато сказала я и решила тоже выпить коньяку.
Мы чокнулись с Лекой, и он опять посыпал свой лимон солью.
— Дай и мне попробовать, — попросила я.
— Сделать тебе?
— Нет, я хочу попробовать от твоего.
— Давай я тебе сделаю.
— Не надо.
— Почему?
— А вдруг мне не понравится…
— Сумасшедшая, — пожал плечами Лека и отрезал мне половинку своего ломтика.
Мы выпили. Мне понравилось.
Теперь, когда я пью коньяк, то закусываю, по настроению, иногда лимоном с сахаром и со щепоткой растворимого кофе, а иногда и с солью. Только я еще его посыпаю и черным перцем. Очень вкусно.
А совсем недавно, уже в наше время, один юноша, большой поклонник Булгакова, научил меня закусывать ананасом с солью и перцем. Вот это действительно вкуснее, чем с сахаром. Одно плохо — когда делаешь это в обществе, на тебя косятся, как на клоуна. Лучше всего не замечать этих взглядов и плохо скрываемых усмешек. Но когда кто-то спрашивает, приходится объясняться. Самый короткий способ отвязаться от простодушного зануды — это бросить мимоходом: «Я извращенка. Не обращайте внимания». В любом другом случае вам придется убеждать всех, что это вкусно, и выносить их скептические взгляды. А потом какая-нибудь девица начнет просить вас, чтобы вы отрезали ей маленький кусочек от своего. Почему именно кусочек и именно от вашего? «А может, мне не понравится…» — с милой улыбкой обязательно ответит она.
