— Но ведь когда-нибудь ему придется это сказать… Или вы думаете, что ваш муж скоро поправится?
— А что, это полностью исключено?
— История медицины знает подобные случаи… Но при таком обширном кровоизлиянии… Вы хоть понимаете, что вам предстоит?
— Догадываюсь, — сказала я.
— Боюсь, что даже не догадываетесь… Инсульт инсульту рознь. Бывают более легкие случаи, а бывают такие, как ваш… Тут возможны лишь некоторые улучшения…
Он изучающе посмотрел на меня и отрицательно покачал головой.
— Вряд ли они вас устроят… Например, он сможет сидеть, потом, может быть, вставать и делать несколько шагов по дому… Но при этом скорее всего он будет приволакивать левую ногу. Левая рука у него, вероятнее всего, так и останется обездвиженной… Разумеется, и речи никакой не может быть, чтобы он вернулся на флот. Инвалидом первой группы он останется на всю жизнь при любом раскладе… А это значит, что вам предстоит жить только на его пенсию, которая не будет столь велика, как этого хотелось бы…
— И что вы мне предлагаете? — спросила я.
— Я не могу вам ничего предлагать — это ваша жизнь и вы вольны распоряжаться ею как захотите… Я понимаю, что могу вас обидеть, но мой врачебный долг проинформировать вас, что существуют специальные лечебные заведения, где такие больные, как ваш муж, могут находиться до самого конца…
— Это значит, что вы ему отказываете в малейшем шансе на выздоровление? — спросила я, стараясь не повышать тона.
— Я не Господь Бог, чтобы кому-то что-то давать или в чем-то отказывать. Я делаю что могу. В данном случае я говорю только о вас.
— Что обо мне говорить, я здорова, — перебила его я.
— Это сейчас вы здоровы! — Он повысил тон. — Сейчас вам кажется, что вы справитесь. И сына вырастите и мужа на ноги поставите. Дай вам Бог. А если не поставите? Если промучаетесь несколько лет, а он не поднимется? Вы подумали, что с вами будет? Если он не оправдает ни одной вашей надежды? А если вы на нервной почве свалитесь? Кто будет вас кормить? Левушка?
— Зачем вы меня запугиваете?
— Я просто хочу, чтоб вы знали, на что идете…
— И все-таки — есть у него шанс или нет?
— То есть сможет ли он в один прекрасный день встать, отряхнуться и стать прежним Родькой, блестящим офицером, великолепным гитаристом и душой компании? Такого шанса у него нет, если, конечно, Господь не явит чуда…
— А если чудо произойдет?
— Это уже не по моему ведомству, Мария Львовна, — развел руками главврач.
Так мы с ним в тот день ничего не решили. Родион оставался в госпитале. Я не знала, что предпринять…
12
Через несколько дней я позвонила в Москву, Татьяне.
Больше посоветоваться мне было не с кем. Она была в курсе моих печальных дел. Я ей часто писала письма.
— Возвращайся, — сказала Татьяна, выслушав меня. — Перевози его в Москву. Врачи, я думаю, здесь не хуже…
— Танька, — всхлипнула я. — Ты одна меня понимаешь…
Дело в том, что за день до этого мы поссорились с Тасей.
Мы сидели у меня на кухне, пили коньяк, принесенный ею из офицерского буфета, и обсуждали мою безрадостную жизнь…
— Да я по себе знаю, как это быть при муже и без мужика, — сочувственно сказала Тася, выпуская тугую струю дыма в приоткрытую форточку.
— Откуда же ты знаешь? — удивилась я.
— Да когда мой начал хорошо пить, ты думаешь, он хоть на что-нибудь был способен?
— Ну и как же ты обходилась?
— Да вот обходилась… — усмехнулась Тася. — Перешла на самообслуживание… Целый год так жила…
Она с вызовом посмотрела на меня, готовая дать отпор на любую мою неправильную реакцию. Я в ответ понимающе покачала головой.
— Что же ты его раньше не бросила?
— А что ты своего не бросаешь? — недобро прищурилась Тася. — Дурой была, потому и не бросила. Все надеялась, что он завяжет… Он ведь каждое утро обещал, что все, в последний раз, вот только здоровье поправит — и шабаш, на всю жизнь… Только здоровье. Ведь если не опохмелиться, то и умереть можно… А я, как девочка, каждый раз ему верила… Дура, просто дура! Но все-таки была надежда…
— А у тебя?..
Мы печально выпили еще по одной. Тася, достав из трех литровой банки, принесенной ею же, соленый огурец и, смачно откусив половину, с громким хрустом принялась жевать. Остатки огурца она плюхнула обратно в банку.
— Знаешь медицинские частушки? — спросила она с набитым ртом.
— Таська… — осуждающе покачала головой я.
— А чего? Жизнь есть жизнь! Что же нам теперь, и рта раскрыть нельзя? Что, твоему Родечке — дай Бог ему поправиться — легче станет, если мы будем молчать, как рыбы об лед?..
Похоже было, что Тася клюкнула где-то и до меня. Я не стала с ней препираться. В конце концов, она не со зла, решила я. А без нее мне было бы во сто раз тяжелее…
— Ты слушай, слушай. Частушки прямо про нас с тобой:
Подружка моя,
передай по рации,
третий месяц у меня
нету менструации…
Она икнула.
— Ой это еще не про нас. А вот про нас. Значит, одна поет:
Подружка моя,
не снесу я факта,
мой миленочек вчера
умер от инфаркта!
— Ой!
Таська снова икнула, глотнула огуречного рассола прямо из банки и продолжила:
— А другая ей отвечает:
Подружка, из беды
ты не делай культа,
твой миленок от — инфаркта,
а мой — от инсульта…
Очевидно, по моему лицу она все же поняла, что не то сморозила, и пробормотала, как бы извиняясь:
— Не бери в голову, Маруся. Жизнь есть жизнь, а из песни слова не выкинешь! Давай еще по граммулечке!
Она налила, выпила, не дожидаясь меня, и зажевала своим надкушенным огурцом, выловив его из банки.
— А вот у нас в деревне, — сказала она, — у одной боевой бабочки тоже мужика парализовало…
— Ну и что?
— А ничего? Жила в свое удовольствие. Ни одного не пропускала…
— Да… Да как же она могла? — от возмущения у меня перехватило дыхание.
— А вот так и могла! — с неожиданной злостью отрезала Тася. — С него, говорит, хватит того, что я его кормлю да каждый день из-под него убираю… А мою молодую жизнь заедать я ему не позволю. И потом, говорит, ему же все равно не нужно… Не пропадать же добру!
— Знаешь что, — по возможности спокойно сказала я, — чтобы я об этой суке больше не слышала!
