Потом шло нечто более существенное. То, что позволило мне глубоко вздохнуть первый раз за последнее время. Он писал о своих планах. О том, что мама сейчас лежит в очень хорошей клинике и есть надежда если не на полное выздоровление, то на то, что положение стабилизируется, и это позволит ему месяца через два снова приехать в СССР, и тогда мы сможем пожениться… Если, конечно, я не буду возражать.
— Я не буду возражать! — прошептала я и начала читать сначала… И еще раз. И еще… И еще… И еще несколько раз до возникновения его голоса, до ощущения его рук на своей коже.
Радость, внезапная надежда, любовь переполнили меня и требовали немедленного выхода. Я позвонила Татьяне и прочитала ей некоторые куски письма по телефону.
— И это все? — подозрительно спросила Татьяна.
— Нет… Там еще много…
— А чего же ты то не читаешь?
— Это я читать не могу, — сказала я и покраснела от удовольствия.
— Да ладно, Маня, мне-то можно. Я же твое второе я. Между прочим, и третье и четвертое тоже…
— Нет, — сказала я, закрывая глаза от счастья, — приходи, сама прочтешь, а я это вслух произнести не могу…
— Может, тогда и мне нельзя читать? — испугалась она.
— Можно, — сказала я. И села за ответное письмо. Но начать я его в тот день не смогла. Слишком много слов стремились из меня вырваться одновременно…
26
Письма от него приходили через каждые два-три дня.
Накал страстей в них повышался от письма к письму.
Разумеется, он тоже видел на вокзале своих «топтунов». И даже попрощался с ними, приподняв шляпу и раскланявшись, когда они вышли из своей «Волги». Он хотел было по дарить им что-то, но Гера убедил его не будить лихо, пока оно тихо…
Конечно, они не могли не видеть наших прощальных объятий, и потому Принц в каждом письме спрашивал у меня, не беспокоят ли меня наши общие «друзья»?
Я и сама думала об этом и ждала, что Николай Николаевич как-нибудь проявится, но он молчал. Из этого можно было сделать два вывода. Или он успокоился, или копил информацию и злобу. Надеяться на то, что он не в курсе дела, было нелепо.
Гера начал шутить, что он рассчитывал на легкую дружескую услугу, а это оказалось тяжелой работой, и поэтому пора назначить ему зарплату. Я согласилась и сшила ему две пары модных узеньких брюк. Ширина брючины у официальной пары была двадцать сантиметров, а у другой — он ее называл «кобеляжной» — восемнадцать.
Потом в одном из писем внезапно возникла дата его приезда. Пока приблизительная — «на Рождество». Потом, в следующем письме, конкретная, — 21 декабря.
Я стала считать дни, как считает их отсидевший пятнадцать лет заключенный, когда ему остается всего полтора месяца до выхода на свободу. Моих дней до счастья было 42.
Принц просил меня проконсультироваться у опытных адвокатов, чтобы не было никаких накладок во время его краткосрочного приезда. Он попросил узнать, как можно будет переправить через границу те вещи и книги, с которыми я не захочу расстаться.
Я была рада этим поручениям. Мне нужно было чем-то заняться, чтобы не сидеть и не смотреть на календарь.
27
Через «сырную» команду Певца, которую я продолжала обшивать, несмотря на все переживания, я познакомилась с известным в то время адвокатом Иосифом Борисовичем Братманом, специалистом по гражданским и бракоразводным делам.
Мы встретились у меня дома, так как в консультации для нашего разговора обстановка была мало подходящая.
Это был невысокий, плотный, с красивыми седыми баками человек лет пятидесяти. Он носил очки в тонкой золотой оправе и во время разговора не выпускал из рук слегка потертый портфель из тисненой под крокодиловую кожи. Со дна его быстрых и внимательных светлых глаз, когда он забывался, всплывала печаль, слегка приперченная цинизмом.
Когда я ему коротко изложила суть моего вопроса, он внимательно вгляделся в мое лицо и, думая о чем-то своем, машинально проговорил:
— Мария, Мария… А как вас по батюшке величать?
— Мария Львовна.
— Вот как, — удовлетворенно сказал он. — А чем занимается ваш батюшка?
— Занимался… — поправила его я. — Он был главврач Кремлевской больницы… — сказала я. — Его посадили по «делу врачей»…
— Понимаю, — сочувственно кивнул Братман. — А как была его фамилия?
— Грингауз, — сказала я и зачем-то прибавила: — Мама звала его сокращенно Грин…
— Я так и думал, — сказал Братман. — Кровь чувствуется. Хотя на первый взгляд не скажешь… А как ваша фамилия?
Я назвала свою фамилию, которая была у меня мамина, бабушкина, на самом деле дедушкина.
— Это, с одной стороны, хорошо… — задумчиво сказал Братман. — А с другой стороны… Ваш жених еврей?
— Нет… — удивилась я.
— А с другой стороны плохо, — закончил свою предыдущую мысль Братман. — Будь он еврей, было бы тяжелее вообще, но некоторые частные проблемы снимались бы. Но на нет и туда нет и сюда нет… — он довольно хохотнул собственной шутке.
Я не стала объяснять, что мой папа только наполовину еврей. Не хотела его разочаровывать.
Братман подробно рассказал, какие понадобятся документы для регистрации нашего брака и для моего выезда из СССР на постоянное место жительства в капиталистическую (хоть и дружественную к СССР) страну. Предупредил, какие сложности могут возникнуть.
— С того момента как вы подадите заявление в загс, будь те готовы к самым неожиданным осложнениям, — понизив голос и округлив глаза, сказал он. — А как только подадите заявление на выезд, эти осложнения все сразу и возникнут… Мне говорили, что вы работаете по патенту?
— Да.
— Патент у вас заберут, — твердо пообещал он. — Так что советую отложить на этот черный день немножко денег. Вы комсомолка?
— Да.
— Очень плохо, — нахмурился Братман. — Учитесь?
— В будущем году в марте должна кончить институт.
— Какой?
— Иностранных языков.
— Вы понимаете, что никто вам не даст его закончить?
— Язык я и без того знаю, а диплом… Плевать.
— Совсем не плевать! — возмутился Братман. — Диплом — это очень важно! Очень! Вы потом это поймете! А кто по профессии ваш жених?
— По профессии… — Я замялась. — Даже не знаю… Здесь он работал корреспондентом (я назвала газету). Раньше был автогонщиком, еще раньше путешествовал и писал туристский справочник, был председателем клуба любителей игры в поло. Профессионально занимается лошадьми…
— Странный образ жизни у вашего жениха… — задумчиво сказал Братман и изучающе посмотрел на меня. — А вы уверены, что он может заработать на жизнь?
