— На свадьбу-то ко мне придешь?
Уберфюрер отвернулся от окна, посмотрел на Ивана.
— Приглашаешь, что ли?
— Приглашаю.
— Фашиста и тупого отморозка?
Иван усмехнулся.
— Нет, Андрей. Боевого товарища и… диггера. Так придешь?
Убер склонил лысую, начинавшую уже обрастать серым жестким волосом, голову и хмыкнул. Посмотрел на Ивана весёлыми тёмными глазами.
— А если приду? — Убер передёрнул рукоять взвода — лязг! Рукоять вернулась на место. Готово. — Не раскаешься?
— Раскаюсь, конечно. Но буду ждать, — сказал Иван. Открыл затвор калаша — патрона не было. Вот всегда так. Он достал запасной рожок, выщелкал на ладонь — и тут всего два патрона. Вставил обратно в рожок. Посмотрел на Убера. — Споем, что ли?
— Зачем? — Уберфюрер положил пулемет на подоконник.
Патроны кончились. За стенами здания, на улице, Иван слышал шаги подступающих тварей-гончих и тяжёлую, как сон в духоте, поступь Блокадника.
— Да так, — Иван улыбнулся. Вынул из кармана куртки гранату, положил справа от себя. Нож слева. — Видел я один фильм… Мол, там у друзей кончились патроны, и один сказал: если петь песню, враг испугается. И отступит.
Уберфюрер хмыкнул. Взял двустволку и вставил в неё последний патрон. Щёлкнули курки.
— Думаешь, враги поверят и испугаются? — сказал скинхед. — Я тоже видел этот фильм.
— Не думаю. Но попробовать-то можно?
Тишина.
— Споем, товарищ боевой… о славе Ленинграда… — негромко запел, почти заговорил Уберфюрер.
— Слова о доблести его… — подхватил Иван.
— …не первый век звучат.
— Отцы вставали за него, ревела канонада…
— По счету три, — сказал Иван негромко, Убер кивнул, продолжая петь. — И отстояли город мой… — Иван высунулся из-за подоконника и швырнул последнюю гранату в наступающих монстров. — Священный Ле… — Финита. — …нинград.
БУМММ.
Уберфюрер посмотрел на Ивана. Тот кивнул: пошли.
— Живи, великий город, священный воин-город, — они встали и пошли.
Выбежали из парадной. Иван разрядил калаш в бегунца. Тварь отбросило назад. Иван догнал и ударил прикладом. Ещё. И ещё. Брызги водянистой, чужой крови…
За спиной грохнула двустволка. Мат Уберфюрера, звуки ударов тупым предметом в мясо.
Иван повернулся. Уберфюрер отбросил сломанную двустволку в сторону, кивнул.
Они пошли.
Улицы священного города смотрели на потомков с одобрением.
— Уходи, — велел Уберфюрер. Вынул гранату.
Прямо напротив скинхеда встала здоровенная псина-овчарка с мутными, словно подернутыми туманом глазами. Зарычала.
— А ты? — спросил Иван.
В его калаше патронов тоже не осталось.
— У тебя свои дела, у меня свои. Иди к своей невесте. Иди, я догоню. — Уберфюрер поднял свободную руку, прощаясь. — Счастливо там.
Собака наконец решилась и прыгнула. Убер махнул рукой… Шмяк. Визг.
Уберфюрер, держа гранату, как биту, в два прыжка оказался рядом с упавшей собакой, размахнулся. Н-на! Опустил гранату. Ещё раз поднял. Н-на. Он бил методично, с оттягом. Поднялся, забрызганный кровью. Вздохнул полной грудью.
Наверху дышалось хорошо. Просто замечательно дышалось.
— Человек — вершина эволюции! — крикнул Убер. — Что, сволочи, не знали? От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей… человек проходит как хозяин… — красный скинхед шагал размашисто, свободно. — Необъятной родины своей…
За спиной гулкие шаги и — клекот зараженного воздуха, вырывающегося из зловонных лёгких.
Убер замер. Наклонил голову. Какая всё-таки интересная штука жизнь.
Только ты успеешь решить, что ты и есть вершина пищевой цепочки, как появляются желающие это оспорить.
Уберфюрер повернулся и пошёл на тварь, с окровавленной гранатой на длинной ручке — эркагэшка, противотанковая. Сейчас будет веселье.
— Ты, сука, — сказал он, накручивая себя. — Ты, сука, даже не понял, с кем связался. Ну, давай! Давай, сука! Ты, блин, со скинами связался, понял?!
Серая морда медленно выдохнула. Медленно повернулась.
— Мне тебя даже жаль, — сказал Убер. — Честно.
Глава 20
Кровавая свадьба
Стук катков дрезины. Тарахтение мотора. Через мгновение из тумана выступил серый город. Питер.
Земля холодной воды. И холодной земли. Холодной земли. Холодной земли.
— Вы продолжаете утверждать, что были на Ленинградской атомной станции?
Слепящий свет бил в заклеенные прозрачной пленкой веки. Иван замотал головой, но уйти от этого света было некуда.
— Да.
— Вы утверждаете, что на поверхности возможна жизнь? — продолжал тот же голос. Свет бил и бил. Иван задёргался. Веревки не пускали. Нет, не веревки. Тоже скотч.
Иван дёрнулся. Мокрые руки скользили. Бесполезно, скотч растянуть нельзя, это не веревка.
Какая прекрасная вещь эта клейкая лента, да?
— Нет.
— Но на ЛАЭС есть люди?
«Но всё-таки он мой сын». Фёдор Бахметьев.
— Да.
Через несколько дней Иван на вопрос: «Вы были на ЛАЭС?» — ответил «Нет», и его выпустили.
Даже выдали документы, одежду и патронов на первое время.
Иван стоял на платформе и не знал, что делать дальше. Вокруг стучали механизмы и ходили люди. Пахло горячим металлом. Техноложка, понял он.
— Ваня? — окликнули его сзади. — Как вы?
Иван повернулся. Перед ним был профессор Водяник — собственной персоной.
Проф отвел его к себе в каморку и накормил.
— Теперь рассказывайте, — велел он.
Иван пожал плечами и рассказал ему всё. Просто факты. Как, кто, когда и за что.
— Время такое, — сказал Проф задумчиво, услышав про смерть Красина. — Мы сами себя делаем. Только в метро аспирант-недоучка может назваться профессором, доктором наук, светилом науки — и ему верят.
— Это вы о чём, профессор? — насторожился Иван. — Что вы имеете в виду?
— …только здесь, в метро, курсант-неудачник, вылетевший с первого курса мореходки за пьянство и неуды, может командовать подводной лодкой, — и хорошо командовать. И погибнуть на посту, как настоящий командир корабля.
Метро — это земля неудачников. Героических неудачников.
Иван помолчал.
— Может, вы и правы, Проф, — сказал он. — Может быть.
