Удивительно, почему такие двигательные таланты судьба даёт не самым лучшим людям? Гладыш идеальный убийца, мягкий, грациозный даже, он практически танцует, убивая — прекрасная координация — и при этом малограмотный недалекий тип. Насильник, мародер и убийца.
Для такого нужна музыка. А по Гладышу скорее плачет веревка — и висеть ему три дня, как поступают с насильниками на Невском. Иван не мог даже смотреть в его сторону, становилось тошно.
Похоже, вот и конец твоей команде. Верно, Иван?
Иван едва-едва качнул головой. Снег продолжал падать — медленно, красиво. Опускался на заснеженную равнину, на аккуратные крошечные елочки, на белую, толстую от сугробов, крышу домика. Странно. Домик выглядел живым — в отличие от города наверху.
Иван вспомнил тот медленный неживой снегопад, когда они с Косолапым вышли на улицу. Замерзшая Нева стояла подо льдом, улицы были заснежены и — мертвы.
Чудовищное ощущение мёртвого величия.
Иван вышел тогда на 6-ую линию. Аллея. Справа он увидел красную покосившуюся вывеску «Белорусская обувь». Двери под ними были распахнуты, снег лежал и внутри.
Мертвые чёрные деревья рядами уходили вдаль, в сторону набережной лейтенанта Шмидта.
Засыпанные снегом гранитные фонтаны.
Иван шёл. Скрип снега под ногами. Было холодно. От падающих снежинок ствол автомата покрылся каплями воды. Он всё ещё был теплее, чем окружающее пространство. Иван слышал слева такой же мерный скрип — только чуть с другим ритмом. Это шёл Косолапый. Вдали и слева Иван видел развалины Андреевского собора. Один из куполов когда-то давно свалился и упал на аллею, накренив дерево. Теперь он был покрыт снегом, кое-где потемневшая позолота выступала из белой пелены.
Они шли и держали друг друга в поле внимания, практически не глядя. Снег продолжал падать. Небо стало почти чёрным, но пока ещё благодаря снегу вокруг, можно было что-то разглядеть.
Скоро придётся зажигать фонари.
Через перекресток Иван увидел чернеющий корпус «Андреевского двора». Его стоило обойти стороной, впрочем, (Иван посмотрел вправо), как и фонтанчик. Лютеранская церковь сразу за собором, там могло быть гнездо.
То есть, точно не известно. Но могло.
Откуда-то они в прошлый раз взялись, верно? Иван, не поворачивая головы, почувствовал, как ритм Косолапого изменился. И что он движется ближе к Ивану.
Значит, будем менять маршрут. И кое-что ещё. У Ивана пересохло в горле. Сегодня ведущим был Косолапый, но по некоторым неявным признакам, по дрожи предчувствия, по ледяному провалу в желудке, Иван догадывался: сегодня не простая заброска.
Сегодня экзамен.
— Будь честен, — сказал Косолапый глухо. За зиму он отрастил бороду и усы, но Иван сейчас их не видел. А видел только сквозь прозрачную маску глаза Косолапого. Они горели холодным голубым огнём, словно радиоактивные метки на циферблате часов.
Пора.
Иван посмотрел на дырчатую мембрану, откуда шёл голос Косолапого. Кивнул. Снег падал на пластиковую маску Косолапого, растекался каплями. Маска запотела по краям. Иван слышал, как мерно работает дыхалка диггера, мембрана усиливала звук.
— Будь честен. Ты можешь лгать кому угодно, даже мне. Но перед собой ты всегда должен держать ответ. Это просто. Где-то в затылке ты всегда будешь чувствовать — правильно ли то, что ты делаешь, или нет. Мерная риска с метками. Приближает ли тебя твой поступок к сияющему стержню или наоборот, отдаляет от него. Мораль относительна, скажут тебе. Это правда. А этот стальной стержень, сияющий, холодный и безжалостный, который торчит у тебя в затылке — он скажет правду.
Дыхание Косолапого, его голос. Иван смотрит, как в стеклянном шарике падают последние снежинки, и вспоминает.
Что тебе говорит твой стержень? А, Иван?
— Пошли, — сказал Косолапый. — Теперь ты ведущий.
Почему нет лёгких ответов на сложные вопросы?
Как бы это всё упростило, да, Иван?
Так что тебе говорит дурацкий металлический стержень с рисками, это дурацкий нравственный императив?
Что сейчас правильно?
Думай, Иван, думай.
Забудь всё. И всё будет по-старому.
Иван встряхнул шарик в последний раз, дождался, когда последняя снежинка опустится на землю. Убрал шарик в сумку. Закрыл глаза, досчитал до пяти. Открыл.
Встал.
* * *
— Ты Шакилова не видел?
Солоха оторвался от книжки, поправил очки, посмотрел на Ивана снизу вверх.
— Видел или нет?! — Иван начал терять терпение.
— Он в лазарете. Ты чего, командир?
Чёрт! Совсем забыл.
— А Пашку?
Солоха покачал головой, глядя на Ивана каким-то странным изучающим взглядом. Словно впервые видел. После своего «религиозного опыта» он был вообще-то какой-то чересчур спокойный. Взять Солоху? А потянет?
Иван задумался.
— Что потерял, Вань? — раздался за спиной знакомый голос.
Сазонов. Так даже лучше. Пашка слишком совестливый, слишком мягкий, когда не надо. А тут нужна жесткость, даже жестокость…
— Ты-то мне и нужен, — сказал Иван, поворачиваясь. — Ствол у тебя при себе?
Знакомая кривая усмешка.
— А ты как думаешь?
Иван опустил взгляд. Рукоятка револьвера высовывалась из сазоновской перевязи, тускло светясь отраженным светом.
— Ага, — сказал Иван. Поднял голову. — Пошли, дело есть.
— Так срочно?
— Ага. Дело есть, а времени нету.
Сазонов улыбнулся.
— Понял, командир. Куда идти?
— За мной.
Жребий брошен. Начинаем военный переворот.
* * *
Тоннели, тоннели, тоннели.
Иван вздохнул полной грудью. Здесь, в темноте и гулкой пустоте тоннелей он снова чувствовал себя самим собой.
— Найдешь генерала, — приказал он адмиралтейцу. — Скажешь, что Иван Меркулов будет ждать его у сбойки. По поводу будущего, — Иван жестко усмехнулся. — Он знает. Стоп. Скажи ему, что я знаю, где сейчас Ахмет.
Надеюсь, он купится, — подумал Иван. — Я ведь теперь с ним, верно?
Адмиралтеец помедлил и убежал.
Почему всё всегда приходит к этому? Почему?
— Иван, — сказали сзади. Он повернулся, всё ещё погруженный в мысли.
В руке у Сазона был револьвер.
И револьвер этот смотрел на Ивана.
— Брось оружие, командир, — сказал Сазонов негромко. — Ты знаешь, как я стреляю.
Ещё бы. Иван осторожно поднял руку и стянул с плеча лямку «ублюдка». Опустил автомат на рельсы, звякнул металл. Иван выпрямился.
