— Сейчас, — сказал он и начал подниматься. Его мягко уложили обратно. Иван постарался сосредоточиться, направить внимание в одну точку.
— …пройдет. — Вот, почти получилось. Нет.
Извини, Миша. Кузнецову придётся подождать.
Иван опять начал вставать. На этот раз мягкое сопротивление женских рук (а легко отличить), было легче. Иван усилием воли преодолел звуковой барьер и встал. Нога болела, но терпимо. Хуже, что ребра опять дали о себе знать.
Пуля Сазонова ударила в бронепластину, чудом не задев жизненно важные органы. Возможно, так и поверишь в судьбу.
Ага, ага. Живи в противогазе с розовыми стеклами.
— В порядке?
Иван поднял голову. В первый момент его насквозь пронзило ощущением красоты девушки, словно весь организм отозвался на определенную ноту. Косолапый говорил, что был такой чудак, он называл любовь «настройкой». Люди сходятся вместе не потому, что так получилось, а потому что настройка совпала. Как есть консонанс и диссонанс — когда вместе две ноты звучат хорошо, и когда совсем не звучат. И ничего с этим не поделаешь. Можете назвать это судьбой…
Бог — великий настройщик. Ага, ага.
То-то несколько миллиардов инструментов сгорело в той Катастрофе. Что, скажем прямо, несколько уменьшило состав оркестра.
— Это ты, что ли, меня вытащил? — теперь перед диггером стоял тощий парнишка, насупленный, и говорил несколько грубо — на вкус Ивана. — На фига?
— Понятия не имею, — честно сказал Иван. Двинулся взглядом дальше — девушка-луна стояла левее паренька, но так близко, словно он ей близкий человек. Любовник? Иван покачал головой. Не так стоят. Не то напряжение между ними. Не то звучание.
— Я же говорил, — паренек обратился к девушке. — он псих.
— Артём! — одёрнула его та. Улыбнулась диггеру. Улыбка её звучала так, словно они с Иваном давно знакомы. Чистый белый звук.
— Простите моего брата, — сказала девушка. — И спасибо вам огромное.
— Думаю, ваши угри со мной не согласятся, — сказал Иван. Он слышал свой голос словно со стороны. — Я оставил их без ужина. Хотя, прямо скажем, — он измерил парня взглядом, — не самого обильного. Но всё-таки.
Парень дёрнулся, девушка засмеялась: звонко.
Вот такие дела, Иван.
— У вас хороший смех, — сказал диггер, глядя на неё. — Хороший смех бывает только у людей с чистым сердцем. Как вас зовут?
— Лали.
— Как?
— Ла-ли. Грузинское имя.
* * *
Обитали они с братом на маленьком островке — примерно в метрах трех от большого острова. Лали потянула за веревку, выдвинула доску и положила её так, чтобы получилось подобие моста. Путь готов. Иван с сомнением посмотрел на узкую полосу дерева, под которой плескалась чёрная опасная вода.
Лали перешла, практически не глядя. Иван заворожено смотрел, как двигаются её ноги под юбкой, потер подбородок. Очень… ловкая. Потом решился и неуклюже перебежал по доске сам.
Теперь они сидели в их маленькой хижине (где-то за спиной Ивана тихонько тикали часы), и Лали угощала его чаем.
— Что мы можем для вас с братом сделать?
— Вы? — Иван посмотрел на неё. Он думал, девушка засмущается… Ничего подобного. — Может, это мне надо вам помочь?
Паренек сжал кулаки, лицо подёргивалось.
— Нашёлся помощник, — буркнул он и вышел из палатки.
— Не обращайте внимания на моего брата, — сказала она. — Он последнее время сам не свой. Он был на ярмарке на Садовой-Сенной и там ему разбили сердце.
— Сочувствую, — сказал Иван. — Это бывает. Необязательно на ярмарках, но бывает. И что произошло дальше?
Лали улыбнулась.
— Дальше она уехала, а он заочно ревнует к ней всех мужчин старше двадцати и моложе столетнего старца. Она назвала его мальчиком, понимаете?
Ещё бы, подумал диггер. Мы такого не прощаем.
— У тебя интересное лицо, — сказал Иван, переходя на «ты».
Девушка улыбнулась.
— Я наполовину грузинка, — пояснила она. — А мой брат наполовину русский. Поэтому он такой бука. — Пейте, — она протянула Ивану кружку. — Ему хочется быть или грузином или русским, посередине его не устраивает. Это он так говорит. Но на самом деле тут виновата женщина.
— Кто она?
Лали наклонилась к Ивану. Её длинные волосы коснулись его щеки.
— Ведьма, — шепнула Лали. Ивану стало щекотно ухо. У неё был прекрасный чистый тон. Настоящее звучание. Юная, но уже женщина. Не потому что успела ей стать, а по внутреннему ощущению самой себя. Девушка ждёт мужчин, а женщина ими правит. И подчиняется. Но правит.
Грузинская принцесса, подумал Иван.
* * *
После ужина (тот же самый угорь, тушёный в каких-то тёмных, чуть отдающих кисловатой остротой, листьях), Лали принесла чай. Иван сидел, смотрел на неё — не всё время, а словно держал в поле внимания, как в дигге всё время держишь напарника. Но там, наверху, это не было подкрашено, как стакан воды розовым витаминным раствором (мультивитамин для детей, сироп с клубничным вкусом, редкая сладость), сексуальным влечением. Всё, что делала Лали (грузинская принцесса) Ивану нравилось, это было женственно и спокойно, с темпераментом и взглядами из-под ресниц. И в этом не было ничего щенячьего, ничего наигранного.
Спокойное, уверенное влечение — когда два человека нравятся друг другу и знают об этом.
И продолжают существовать, заниматься обыденными делами, держа друг друга в затылке. Глаза на затылке. Иван усмехнулся. Теперь понятно, что это означает. Не новый вид неприятностей, как там, в пустом городе (если бы пустом!), а нечто иное.
С Таней у него всё было по-другому.
Ивану мучительно хотелось забыть про Кузнецова, привязанного к столбу на пристани, про Уберфюрера, которому нужны воспоминания, а не выпивка (как тот почему-то считает), про… Иван дёрнул щекой. Забыть про Сазона.
Это было не яростное, опаляющее чувство.
Когда Иван вспоминал про Сазонова, теперь это был лед и холод.
Промерзшая душа, как бывает город наверху, Питер. Корка льда на гранитных львах. Ветры, продувающие насквозь широкие пустые улицы.
Вот этот город. Остов его прогнил…
Иван видел внутренним зрением рыхлый, промерзший снег Петропавловской крепости. Что они там искали? Чёрт его знает. Уже не помню.
Иван помнил только холод. И следы — множество следов на белом полотне.
…Каменный остров оставшихся навсегда.
Если я вернусь, то вернусь не только ради Тани.
Я вернусь ради возмездия.
Зло должно быть наказано, подумал Иван.
