Случилось так, что статью об этих поединках поручили написать Лидии Фоне Брауни. Лидия Фоне Брауни не была уроженкой Гиббсвилла. Она приехала из Колумбуса в штате Огайо и прожила в Гиббсвилле пять лет, а потом ее бросил муж. Он был моложе миссис Брауни, которой к тому времени исполнилось сорок девять лет, и уехал, оставив не только Лидию, но и большой неоплаченный долг в загородном клубе, второй долг в городском клубе и еще несколько долгов.
Первое время миссис Брауни умудрялась сводить концы с концами и потихоньку рассчитываться за мужа, обучая жен евреев-лавочников игре в бридж, но в конце концов уговорила Боба Хукера, редактора «Стэндарда», взять ее на работу. Она польстила ему, сказав, что только настоящий человек мог написать такой некролог, какой написал он, о своей умершей собаке. Лидию терпеть не могли в редакции, но Боб Хукер, который считал себя гиббсвиллским Уильямом Алленом Уайтом, Эдом Хауи и Джозефом Пулитцером, пророчил ей большое будущее. Он видел в Лидии местную Софи Айрин Леб и платил ей тридцать пять долларов в неделю. Только трое журналистов в городе зарабатывали больше.
Лидию обычно посылали то в шахты — к большому неудовольствию шахтеров, которые считали, что появление женщины под землей приносит несчастье, — то в путешествие на паровозе, то на ночь в тюрьму либо брать интервью у заезжих знаменитостей, как, например, у Джорджа Лакса (который потом интересовался, где это умудрились ее откопать), у раввина Стивена А.Уайза и у Гиффорда Пинчота (пять раз). В душе Лидия считала себя проницательной и все то время, что не спала, ходила с проницательным видом. Она испытывала жалость к проституткам, требовала, чтобы молоко для младенцев было стерильным, считала, что не одна Германия виновата в том, что началась мировая война, и не верила в сухой закон («Никакого от него толку», — утверждала она). Она курила сигареты одну за другой, не заботясь о том, что думают о ней соседи, и, выйдя из редакции, через пять минут начинала говорить на газетном жаргоне, не всегда правильном. И мучилась над правописанием имен и фамилий.
На бокс она отправилась в сопровождении спортивного обозревателя «Стэндарда» Дуга Кэмпбелла. Приличные женщины в Гиббсвилле на бокс не ходили — в Нью-Йорке пусть делают что хотят, — поэтому на следующий день статья Лидии начиналась так:
«Вчера вечером я ходила на бокс. Я пошла на бокс и, должна сказать совершенно честно и откровенно, отлично провела время. Что это за выдуманная мужчинами условность, которая запрещает женщинам ходить на состязания по боксу? Мужчины, по-видимому, эгоисты и не хотят поделиться с женщинами удовольствием лицезреть красоту, которую они видят во время поединка. Я употребляю слово „красота“ намеренно, после длительного и тщательного размышления. Ибо сама красота присутствовала в зале Мак-Гаверна вчера вечером. Но позвольте мне рассказать вам об этом подробно.
Сначала несколько слов объяснения для женщин, которым не разрешается посещать боксерские состязания в силу вышеупомянутого мужского запрета, наложенного на присутствие женщин на «драках». Главный поединок, как и все самое интересное, был отложен под занавес и назывался «финал». А перед ним имеют место знакомства с новыми боксерами, так называемые «предварительные поединки», как сказал мне мой друг мистер Дуг Кэмпбелл, известный спортивный обозреватель «Стэндарда», который сопровождал меня в Мак-Гаверн-холл и демонстрировал мне ринг. В предварительных поединках состязаются менее известные члены боксерского братства, и принимать участие в них считается менее почетным. Но именно в одном из предварительных поединков я и узрела истинную красоту.
Это был худенький юноша, только что вышедший из отроческого возраста, и зовут его Тони Мураско. Дуг Кэмпбелл объяснил мне, что Тони Мураско выступал впервые, и я искренно надеюсь, не в последний раз, ибо на ринге было олицетворение красоты и грации в каждом движении его гибкого юного тела, симметрия и ритм и быстрота, подобная той, с какой кобра обрушивается на беспомощного кролика. Красота! Знаете ли вы знаменитого испанского художника Эль Греко? Конечно, знаете. Так вот, на ринге был живой Эль Греко…»
Вот как Аль Греко заработал свое имя. Отделаться от него он был не в силах. Посетители бильярдной и тренировочного зала звали его не иначе как Эль Греко, и ради смеха Пэки Мак-Гаверн на очередной афише написал: Аль Греко. Имя это последовало за ним и в тюрьму, фактически оно ждало его там. Тюрьма округа Лантененго находилась под началом человека, который, не будучи знаком с новейшими теориями пенологии, тем не менее позволял своим подопечным, если они за это платили, пользоваться газетами, сигаретами, виски, деньгами, переданными с воли, и картами. Поэтому, когда Аля Греко посадили за кражу церковных денег, про него в «Каменной одиночке», как называли тюрьму, уже слышали.
Отсидев свой срок, Аль вышел с намерением зажить честной жизнью. Он решил быть честным, потому что во всех кинофильмах у заключенных по выходе из тюрьмы было два пути: либо стать честным, либо отомстить человеку, из-за которого пришлось отбыть срок. Мстить отцу Бернсу, помощнику приходского священника, который поймал его, когда он взломал ящик с деньгами, он не мог, ибо, во-первых, напасть на священнослужителя считалось кощунством, а во-вторых, отца Бернса давно перевели в другой приход. Поэтому Аль решил стать честным. Но прежде ему хотелось удовлетворить два своих заветных желания, которые он не мог осуществить в тюрьме по причине отсутствия денег: ему их никто не передавал. Из тюремных заработков ему удалось отложить около десяти долларов, но, чтобы провести вечер по-настоящему, их было явно недостаточно. Хорошо бы иметь двадцать. Он зашел в бильярдную, решив снова набить глаз и руку, и был приятно удивлен тем, что не утратил сноровки. Это придало ему уверенности, и он ввязался в игру на деньги. Он спустил все, что у него было, а Джо Стайнмец, калека, который был хозяином бильярдной, отказался дать ему взаймы. Стайнмец сказал, что готов дать ему работу, но не деньги на игру. И Аль ушел с желанием вздуть Джо как следует. Выйдя из бильярдной, которая находилась рядом с «Аполлоном», Аль увидел сидящего в «кадиллаке» Эда Чарни. Эд курил сигару и, по-видимому, кого-то ждал. Аль помахал рукой и сказал: «Здорово, Эд!» Все посетители бильярдной здоровались с Эдом, хотя тот не всегда отвечал. Но сейчас он поманил Аля к себе. В три прыжка Аль преодолел расстояние до машины.
— Привет, Эд! — еще раз поздоровался он.
— Когда ты вышел? Тебя что, взяли на поруки? — спросил Эд.
Он вынул сигару изо рта и благожелательно улыбнулся Алю. Аль был приятно удивлен тем, что Эд Чарни так много о нем знает.
— Нет, я отсидел срок, — ответил он. — И сегодня вышел. — Он оперся рукой на заднюю дверцу машины. — А я и понятия не имел, что вам про меня известно.
— Я считаю для себя необходимым знать про многих людей, — ответил Эд. — Хочешь заработать десятку?
— А кого нужно убрать? — спросил Аль.
Глаза Эда сверкнули, он сунул сигару в рот, но потом снова ее вынул.
— Не следует так говорить, парень. С таким разговором ты далеко не уйдешь. Разве что в тюрьму или… — Он щелкнул пальцами. — Никто никого не собирается убирать, и чем быстрее ты выбросишь эти мысли из головы, тем лучше для тебя.
