Он положил руку ей на колено.
Она тихо кивнула.
— Девочка ты моя! — сказал он, уже испытывая благодарность. — Я так люблю тебя, что словами и не скажешь.
Она молчала весь остаток пути и даже не попрощалась с ним, когда вышла из машины, но он знал — так бывает всегда, когда они решают лечь, как только вернутся домой. Если они об этом договаривались, то она, пока они ехали, ни о чем больше не думала. Ее ничто не интересовало, и никто не мог ее отвлечь. Исчезала даже та энергия, что делала ее общительной и оживленной. В такие минуты она, казалось, сжималась в клубок, хотя в действительности оставалась такой, как была. Но как только они принимали решение, с той секунды, что она соглашалась, и до самого конца она была вся во власти чувства. И сидя за рулем машины, он убеждался вновь, как уже убеждался не раз, что в их любви с Кэролайн чувство играло главную роль. В Кэролайн жило столько же страсти, любопытства, желания познать неведомое и радоваться ему, как и в нем. Спустя четыре года она продолжала оставаться единственной женщиной, с которой ему хотелось просыпаться, лежать, сгорая от нетерпения, и вообще искать близости. Ее слова, которым он ее научил, и то новое, что они открывали друг в друге, — все это принадлежало только им двоим. По его мнению, именно из-за всего этого для него и была так важна ее верность. Когда он задумывался над тем, насколько важны эти слова и все остальное, он порой приходил к выводу, что сама по себе физическая сторона измены не столь уж существенна. Но может ли быть несущественна измена вообще?
Он остановился возле дома Гарри Райли, где тот жил вместе со своей вдовой сестрой и ее двумя сыновьями и дочерью. Это было приземистое строение из камня и кирпича с широкой террасой, опоясывающей дом с трех сторон. Он позвонил, и дверь открыла миссис Горман, сестра Райли, дородная темноволосая женщина с чувством собственного достоинства, которое никак не умалялось ее неряшливостью. Она страдала близорукостью, носила очки, но сразу узнала Джулиана.
— А, Джулиан Инглиш! Входите, — сказала она, предоставив ему самому закрыть дверь. Она и не старалась быть вежливой. — Вы, наверное, хотите видеть Гарри? — спросила она.
— Да. Он дома?
— Дома, — ответила она. — Пройдите в гостиную, я поднимусь в спальню и скажу ему. Он еще лежит.
— Если он спит, не надо его беспокоить, — сказал Джулиан.
Ничего не ответив, она поднялась по лестнице. Она отсутствовала минут пять.
— Он не может вас принять, — сказала она.
Он встал и посмотрел на нее. Она ничего не сказала, но в ее взгляде читалось: «Решайте сами, как поступить».
— Миссис Горман, вы хотите сказать, что он не хочет принять меня? — спросил Джулиан.
— Он велел передать вам, что не может вас принять. По-моему, это одно и то же.
— Я приехал извиниться за вчерашнее, — объяснил Джулиан.
— Понимаю, — ответила она. — Я сказала ему, что глупо делать из этого целую историю, но его не переубедишь. Он имеет право считать себя обиженным, если ему хочется.
— Да, знаю.
— Я сказала ему, что нужно было дать вам пощечину, когда вы выплеснули на него стакан с виски, но он ответил, что есть другие возможности поставить вас на место.
Она была безжалостно откровенной, но Джулиан подозревал, что она ему слегка сочувствует.
— Как вы считаете, может, мне подняться наверх?
— По-моему, это будет только хуже. У него синяк под глазом.
— Синяк?
— Да. Небольшой, но все-таки синяк. В стакане был лед. Вы, видать, размахнулись как следует. Нет, по-моему, вам лучше уйти. Сидя здесь, вы ничего не добьетесь, а он там, наверху, ждет, когда вы уйдете, чтобы, как только вы окажетесь на улице, как следует высказаться в ваш адрес.
Джулиан улыбнулся.
— Как вы считаете, может, после того, как я уйду и он выскажется, мне снова вернуться?
Лицо ее стало чуть сердитым.
— Послушайте, мистер Инглиш, я не хочу принимать чью-либо сторону. Не мое это дело. Скажу вам одно: Гарри Райли — человек обидчивый, и когда он обижается, ничего смешного в этом нет.
— Понятно. Что ж, спасибо.
— Пожалуйста, — ответила она, не до дверей его не проводила.
Он не оглянулся, хотя чувствовал, что из окна сверху на него смотрит Гарри Райли и с ним рядом, возможно, стоит и миссис Горман.
Доехав до дому, он оставил машину на улице и вошел в дом, а потом долго, очень долго снимал с себя шляпу, пальто, шарф и теплые ботинки. И медленно пошел наверх по лестнице, давая каждой ступеньке возможность исторгнуть свой звук. Это был единственный известный ему способ подготовить Кэролайн к новости о том, что Райли отказался его принять, и он чувствовал, что обязан это сделать. Было бы несправедливо по отношению к ней ворваться в дом, как будто все в порядке и Райли не таит обиды, а потом так разочаровать ее.
Он чувствовал, что она поняла его медленные шаги. Она лежала в постели — комната была озарена лучами заходящего солнца — и читала журнал. Это был «Нью-Йоркер», причем довольно старый. Он узнал обложку. Карикатура Ралфа Бартона: покупатели, у всех ужасно сердитые и недовольные лица, ненавидят друг друга и самих себя и свои покупки, а над ними венок с надписью: счастливого рождества. Кэролайн лежала на спине, согнув ноги в коленях и положив на них журнал, обложку и половину страниц она придерживала рукой.
Медленно закрыв журнал, она опустила его на пол.
— Ругался? — спросила она.
— Он не пожелал меня принять.
Джулиан закурил сигарету и подошел к окну. Она была с ним, он это знал, но это не приносило ему облегчения. На ней был черный кружевной пеньюар, который они называли «нарядом гетеры». И вдруг она очутилась рядом с ним, и, как всегда, у него мелькнула мысль: какая она маленькая босиком. Она взяла его под руку и тихонько ущипнула.
— Все в порядке, — сказала она.
— Нет, — тихо отозвался он. — Нет.
— Пусть нет, — согласилась она, — но давай об этом не думать.
Она погладила его по спине чуть ниже лопаток, а потом ее рука медленно спустилась по спине к бедрам. Он посмотрел на нее — она делала именно то, чего ему хотелось. Ее рыжевато-каштановые волосы еще сохраняли сделанную к празднику прическу. Она вовсе не была маленькой: ее нос доставал ему до подбородка, а ведь в нем было сто восемьдесят три сантиметра. Глаза ее лучились ласковым светом, улыбались этой ее особенной полуулыбкой. Она встала перед ним и прильнула к его губам. И не отнимая губ, вытащила его галстук из жилета, расстегнула жилет и только тогда отпустила. «Идем!» — сказала она. Она легла, уткнувшись лицом в подушку, и забыла про все на свете. Это было чудесно. Они оба это поняли. На сей раз она ответила ему полной взаимностью.
