– Для себя покупать лучше в палатках, там дешевле. У этих только если оптом.
Вся палатка завешана джинсами. Я рассматриваю их. Рядом – еще одна компания русских. Толстый мужик обнимает за плечи тетку с короткой стрижкой.
– Ну что ты, как девочка? Зайди и померь.
– Ага, девочка, у нее уже тридцать четыре аборта было, – говорит другой мужик.
Они хохочут. Тетка заходит в палатку, снимает штаны, остается в красных трусах. На правом колене – большой пожелтевший синяк. Она натягивает синие джинсы.
Я показываю на черные джинсы «Cross», спрашиваю продавщицу:
– Иле то каштуе?
– Пятнасьце доларов.
Тетка снимает джинсы, отдает продавщице деньги. Полячка сует их в сумку на поясе. Я захожу в палатку, стягиваю грязные «ливайсы».
Старший говорит:
– Теперь баксы провезти через границу – и все, можно бухать.
Я спрашиваю:
– А что, нельзя вывозить?
– А, ну да – ты ж первый раз. Пшеки не хотят, чтоб вывозили доллары, им не выгодно. Им надо, чтоб мы здесь, у них деньги тратили… Так что могут доебаться. Прячь деньги хорошо, а то получится, что зря съездил.
Анжела спрашивает:
– А на личный досмотр часто вызывают?
– Тебя – обязательно. А вообще, кроме шуток, – могут вызвать любого. Но я вот сколько вожу – тьфу-тьфу-тьфу, такого не было. Поляки не любят грузинов, армян – черножопых, короче. Раз, помню, стояли на таможне в Бресте, и их приехал целый автобус. Мужиков всех – на личный досмотр, а баб – в гинекологический кабинет. И что вы думаете – нашли золотые цепочки, у мужиков – в резинках трусов, ну а у женщин, соответственно…
– Это неправда, ты сам придумал, – говорит Анжела.
– Ничего не придумал, все так и было. Хочешь – сама спроси у поляков, они тебе много чего расскажут.
В купе со мной – опять Люба с Валей и тетка помоложе, Алла. Ей лет двадцать восемь, максимум – тридцать.
Заходит поляк-таможенник – пожилой, толстый, с опухшей рожей. Мои баксы – в кармане новых джинсов, в пакете на дне сумки, под остатками товара.
Поляк открывает молнию, сует руку в сумку, достает пластмассовую миску, бросает назад.
– Баксы маешь?
Я качаю головой. Поляк лезет в сумку Аллы, вынимает скомканную газету, кладет на столик. Мы молча смотрим на него. Он разворачивает газету. В ней – шкурки сала, хлебные крошки и смятая голубая коробка «Tampax».
Он молча выходит, задвигает дверь купе. Алла скручивает газету, прячет в сумку.
Валя говорит:
– Это еще нормально. А то я раз ехала – одну женщину заставили развернуть каждую конфету в пакете.
Поезд останавливается на вокзале в Гродно. Алла говорит:
– Ну что, давайте, может, сложимся, отпразднуем поездку…
Валя кивает.
– Можно, вообще-то, расслабиться… Столько нервов эта Польша отнимает… Наверно, надо две, да?
– Да, две – самый раз, – говорит Люба. – А кто сходит? Может ты, Володя?
– Хорошо, схожу.
Соседки дают мне «зубров», я добавляю.
– Значит, две бутылки водки – простой, нашей, и какой-нибудь закуски, – говорит Алла. – Короче, сам разберешься.
По перрону ходят бабки, держат бутылки водки, пива, палки сухой колбасы, банки с квашеной капустой и вареной картошкой. Я покупаю банку капусты, банку картошки, хлеб и две бутылки «Столичной».
Алла льет водку в пластиковые стаканы.
– Ну, за возвращение.
Чокаемся. Я выпиваю, беру рукой вареную картошину – вилок нет. Она рассыпается.
– Ты в Польшу первый раз ездил? – спрашивает Алла.
– Ага.
– Ну и как?
– Два с половиной лимона.
– Ничего себе…
– Что, слишком мало?
– Наоборот, много. Я первый раз шестьсот взяла – полтора года назад.
– Но тогда, наверно, и доллар стоил меньше…
Поезд резко трогается, я хватаюсь за край стола.
– Все равно молодец. Давайте за это и выпьем.
Алла берет бутылку, разливает. Поезд катится по городу. Мелькают дома, заводские трубы, купола костелов.
Люба говорит:
– Не, все-таки самый лучший бизнес – это на водке. Мы раз ехали автобусом, и там две женщины – они на «Кристалле» работают. И что вы думаете, они сделали? Взяли с собой водку в пластмассовых бутылках, разложили по автобусу – как будто простая вода. Этикетки – отдельно, а пустые бутылки – в багажник к водителю, дали ему баксов десять. Пустые ж провозить не запрещено. Только проехали границу – они достают такую машинку для пробок, водку переливают, лепят этикетки – и вперед. Поднялись капитально.
Поезд стоит на вокзале. За окнами темно. Проводница стучит в дверь купе.
– Приехали, поднимаемся.
Я спрыгиваю с верхней полки. Алла шарит рукой на полу, вытаскивает из-под стола кроссовки. У нее на щеке – красный рубец от подушки. Она спрашивает:
– Ты мне поможешь сумку дотащить до трамвая?
– Помогу.
Идем по тоннелю. Я волоку Аллину сумку, свои – на плече.
– Что, много накупила всего?
– Нет, это, в основном остатки – что не продала.
– А-а-а.
– Давай помогу. – Она тянет руку к сумке.
– Не надо, я в норме. Просто спросил – из любопытства.
– Сейчас с каждым разом все больше товара остается. Только вот в декабре ездили в том году – перед польским рождеством, – возили елочные игрушки. Вот тогда все ушло, домой ничего не привезла.
Поднимаемся по ступенькам к привокзальной площади. Алла говорит:
– Может, пива выпьем, а? А то что-то после вчерашнего…
– Давай.
Бабки – те же самые, что были осенью. Меня они не узнают. Я ставлю сумки, говорю одной:
– Две на месте.
Бабка открывает бутылки.
Стоим на остановке. Я неслабо окосел от одной бутылки, Алла – тоже. Она переставляет ногу, цепляется за сумку, хватается за меня.
– Тебе на какой трамвай?
– На любой в Серебрянку. А тебе?
– Мне тоже на любой. Я между Партизанским и Народной.
– Могу тогда проводить до дома, сумку донести…
– Окэй, окэй.
В трамвае почти пусто. Алла улыбается.
– А знаешь, что у меня есть?
– Что?
