– А что?
– Просто спрашиваю. Я, вообще, не на торговлю еду – ты ж видишь, я без сумок, с одним рюкзаком. Я – за машиной. И мне надо провезти баксы, две с половиной штуки – а без справки можно только пятьсот. Были у меня эти справки, но за последний год – два переезда, а это все равно, что пожар. Так что, надо теперь рассовать деньги в группе – потому и еду не один, по ваучеру, а в поездку. Возьмешь пятьсот?
– Возьму.
– Спасибо, Володя. Пойду еще поспрошаю у других…
Сую третью, «лишнюю» бутылку водки под ремень, надеваю сверху куртку, хватаю сумки, волоку к столу таможни.
Тетка смотрит в мою декларацию.
– Покажи доллары.
Я лезу в карман. Куртка оттопыривается, высовывается бутылка. Достаю пять новых, хрустящих «соток». Таможенница пересчитывает их, отдает назад.
– Что, машину будешь брать?
– Да.
– Сколько бутылок под курткой?
– Одна.
– Ладно, проходи.
* * *
Жарко. Снимаю рубашку, остаюсь в старой майке – я ходил в ней на физкультуру в одиннадцатом классе.
Народу на базаре мало. Я поправляю товар на расстеленных газетах – ведра, миски, тарелки, сбивалки, отвертки, сверла, носовые платки.
Подходит пацан в джинсах и майке «Manowar», с плейером.
– Роял?
Я качаю головой.
– Водка?
– Нету, всю уже продал.
Пацан отходит.
Рядом у мужика на газете лежат ножи – от маленьких до тесака сантиметров тридцать.
Я спрашиваю:
– Ты сам их делаешь?
– Да, я фрезеровщик на моторном заводе. Надо как-то крутиться…
– А не боишься такие продавать? – Я показываю на тесак.
– А что тут бояться? Это ж не оружие. Так, нож для хлеба. – Мужик улыбается. – Не, правда – лезвие тонкое. Хотя зарезать таким, конечно, как не хер делать…
Старый поляк берет маленький нож, держит в руках, гнет.
– Русская сталь – не ломётся, только гнётся?
– Да, русская сталь.
– И не ржавее?
– Нет.
– Сколька?
– Тысенция.
– Пеньтсот.
– Нет. Тысенция. Дешевле не отдам.
Поляк достает из кармана «тысенцию», отдает мужику, бросает нож в сумку. Мужик наклоняется, шепчет мне в ухо:
– Нож сразу заржавеет. Эти, дешевые – самые хуевые, из говняной стали. Я их трохи шлифанул, чтоб вид имели…
Невысокий армянин – их человек десять сидят на перекупке – рассматривает мой товар, ничего не говорит, переходит к мужику с ножами.
Армянин садится на корточки, берет тесак, вертит в руках. Поднимается и спрашивает:
– Сколько?
– Двести.
– Ты мне его даешь.
– Что значит – даешь?
– Даешь – и все. А то я сейчас полицию.
– Полицию? Пошли. Давай, пошли. – Он поворачивается ко мне. – Посторожи мой товар, пока я с ним схожу. – Ну что, идем или сосцал?
– Ничего я не сосцал.
– Быстро положил на место нож. Кому сказал?
– Мы еще с тобой поговорим.
– Хорошо, поговорим.
Армянин бросает нож, отходит. Мужик говорит:
– Хотел на пушку взять, пидарас. Полицию, бля. Их самих здесь полиция ебет в жопу, черных этих. Пусть только заебнутся.
* * *
Последний день торговли. Люди из нашей группы собирают непроданный товар в баулы, волокут к автобусу. Мужик с ножами жует большой хот-дог, с него капает майонез. Я спрашиваю:
– Много осталось товара?
– Не-а. Ты ж видишь – пять штук ножей. У тебя тоже почти все ушло?
– Ну да… Так, мелочь осталась.
– Если не хочешь волочь назад, отдай перекупщикам по дешевке.
– А они возьмут?
– Возьмут. Только не иди к армянам, иди к русским.
Выкладываю остатки товара перед дядькой в белом спортивном костюме. Полтора десятка отверток, сверла, набор вилок и ножей, штук пять сбивалок.
– За сколько возьмете все?
– За двести тысяч.
– Может, хоть двести пятьдесят?
– Нет, двести. У тебя ничего такого нет, это все привозят. А сейчас знаешь, как товар плохо идет?
Другие перекупщики складывают товар в старый «фиат» с польскими номерами. На асфальте валяются газеты, куски картона, клеенки. Солнце садится за двухэтажные дома.
* * *
Автобус тормозит у стадиона в Варшаве. Рядом – еще десятка три автобусов, почти все с белорусскими, российскими и украинскими номерами. Старшая группы берет микрофон.
– На закупку – три часа. Ровно в тринадцать ноль-ноль все должны быть здесь, ждать никого не будем. Кто не успел – тот опоздал, будет сам добираться. И для тех, кто здесь первый раз, говорю: не ходите наверх, на сам стадион. Все то же самое есть внизу. А наверху – наши перекупщики, они хуже, чем рэкетиры. Заберут деньги и дадут пизды. Короче, я вас предупредила.
Иду по рядам с кожей. Жарища. Продавцы пьют лимонад из желтых пластиковых стаканов.
«Косуха» есть у толстого черного мужика, похожего на турка. Все, как у настоящей: косая железная молния, заклепки, ремень с пряжкой внизу, три кармана на молниях и один на кнопке. Только кожа слишком тонкая – обычная, как на других куртках. Внутри – бирка «Italy Style».
Я спрашиваю:
– Иле то каштуе?
– Осемдэсьте доларов.
Я мну руками воротник куртки.
– А дешевле?
Поляк мотает головой, я поворачиваюсь уходить.
– Седэмдэсьте пенть.
– Хорошо. В злотых это сколько?
Поляк вытаскивает калькулятор, считает.
– Мильон пентьсот пеньдесёнт.
– Померить можно?
Продавец снимает «косуху» с вешалки. Я сбрасываю свою куртку, кладу на баулы, надеваю «косуху». Поляк подносит зеркало. Куртка мне – самый раз. Даже добитые левые «ливайсы» смотрятся с ней нормально.
Отсчитываю деньги, сую поляку, «косуху» не снимаю. Он дает мне черный пакет, я всовываю в него старую куртку.
До отъезда – больше двух часов. Выхожу из ворот стадиона, иду по улице. На газоне у тротуара – свежая трава, бычки, смятые пачки от сигарет. Я сажусь на лавку, бросаю рядом пакет с курткой, задираю голову. По небу летит маленький белый самолет.
