Я сделал глоток лимонада, поставил рюмку, положил себе из салатницы огурцов со сметаной. Это были первые в этом году огурцы.
– …А я, когда объявили про Черненко, разговаривал с Ушаковым из отдела труда и зарплаты, – говорил папа. – И он сказал: есть в политбюро один, которому пятьдесят четыре года, но его ни за что не поставят. А тут: бабах – и Горбачев. Нет, я считаю, что это хорошо, потому что если бы опять поставили деда…
– Это роли не играет. Кого ни поставь, будет все то же, – сказал дядя Жора.
– Почему? – Наташа серьезно глянула на него.
– Потому, Наталия, что в стране слишком много проблем, потому что нужны серьезные изменения, нужны реформы…
– Вроде школьной реформы? – спросила Наташа. – Я, честно говоря, на себе ее никак не ощутила…
– А я ощутил, – сказал дядя Жора. – Мне стали доплачивать за классное руководство.
– А мне – еще и за тетради, – сказала мама. – Тридцать рублей в месяц. Ты вообще говорил про проблемы, и я с тобой согласна. Проблем действительно много. Но как их решать? Как ты, например, будешь бороться с пьянством?
– Пьянство – не самая большая проблема. – Дядя Жора говорил, обгладывая куриную ногу. – Нас ждет еще более серьезная проблема – наркомания. Но никто про это не говорит, хотя уже пора. Я три года подряд ездил в экспедицию в Среднюю Азию. И видел там маковые поля. И видел людей, которые приезжают туда за маковой соломкой… На «Волгах», в костюмах, с золотыми зубами…
– Что, мак – это наркотик? – спросил я. – И такой, как на бублике, тоже?
– Нет, не такой, – сказал дядя Жора. – На бублике – маковые зерна, а из маковой соломки производится…
– Ладно, хватит детям голову забивать своей соломкой, – сказал папа. – Рано им про это еще знать…
– А ты думаешь, оттого, что они знать не будут, им это не будет угрожать?
– Ничего я не думаю.
– Или, может, наркомании в Союзе вообще не существует, а только на Западе?
– Берите сельдь под шубой, кто еще не брал, – сказала мама.
– Пойдем в другую комнату, посидим до сладкого стола, а? – шепнул я Коле.
В спальне на моем столе стояла в коробке черная «Чайка ГАЗ-13» – ее подарил мне дядя Жора. Я аккуратно открыл коробку, вынул модель, поставил на стол, открыл двери и багажник.
– А почему капот не открывается? – спросил Коля.
– Не знаю.
– А я, кажется, знаю. Смотри, здесь не по-русски написано: «коллекцион модель». Значит, их продают за границу, на экспорт, а мотор в «Чайке» – секретный, и нельзя, чтобы иностранцы знали, какой он и как расположен.
– Может быть…
– Какую модель ты хочешь теперь?
– «Ниву».
В зале голоса дяди Жоры и папы стали громче.
– …Могли бы сбросить на Кубу две бомбы – и все, – говорил дядя Жора. – Но американцы решили, что смысла в этом нет. Нате, кормите ее – эту Кубу.
– Если бы сбросили, началась бы война, – сказал папа.
– Ничего бы не началось.
– А я говорю, что началась бы.
– Ты не разбираешься в этих вопросах. Сидишь в своем «кабэ» и дальше собственного носа ничего не видишь…
– А ты много видишь в своей школе. Нашелся мне герой…
– Надоело мне тебя слушать… – По ковровой дорожке зашуршали ножки стула. – Все, хватит с меня…
– Успокойся, Жора, – сказала бабушка.
– Пусть уходит! – крикнул папа. – Мне его тоже надоело слушать. Целый вечер только и ждет, к чему прицепиться…
– Сам ты ждешь, понял? И знаешь ты кто? Ограниченный обыватель, вот ты кто!
Дверь зала открылась, дядя вышел в прихожую.
– Иди и верни его, – сказала мама. – Не надо портить ребенку праздник…
– Ребенок здесь ни при чем, – сказал папа. – А он пусть уходит. Видеть его больше не хочу.
* * *
Я позвонил. Коля открыл сам.
– Привет, – сказал я. – Пойдешь со мной в кино, в «Родину»?
– А что за кино?
– «Чингачгук – Большой Змей». Про индейцев…
– Не, наверно, не пойду. По телику нормальное кино. Называется «Гостья из будущего». Вчера была первая серия. Ты не смотрел?
– Не, не смотрел. А ты что, так и будешь сидеть дома все каникулы?
– Кто тебе сказал, что я все время дома? Кино просто посмотрю. Заходи вечером, ладно?
– Хорошо. Пока.
Я вышел из подъезда. Снег во дворе почти растаял. Только за деревянным забором палисадника у дома лежали грязные, почерневшие кучи снега.
На остановке на Рабочем стояли два пацана из десятого. Я знал их клички – Барон и Адольф. Адольф был в почти новых джинсах, только чуть-чуть вытертых спереди, Барон – в обычных серых штанах. Оба курили.
Подошел троллейбус. Я зашел. Адольф и Барон остались на остановке. Я сел на высокое сиденье над колесом.
На Моторном зашли две молодых учительницы из семнадцатой, сели через одно сидение впереди. Одна вела математику, вторая – русский язык, но не у меня, а в других классах. Математица говорила:
– …И она так на меня посмотрела, как на дуру. А потом начала: ставить слишком много «двоек» нельзя, а то что скажет районо? Школа и так на плохом счету, район неблагополучный, а соревноваться надо с хорошими школами… И я ей тогда говорю: то есть получается, что у нас не пятибалльная система, а трехбалльная, так, что ли? Она немного помолчала – и опять за свое…
– Нет, меня это больше всего раздражает. Есть же нормы выставления оценок – я недавно сама их перечитывала. «Двойка» ставится за неправильный ответ, а если ответ отсутствует, то ставится единица…
– Если бы все эти нормы соблюдались, половина учеников в нашей школе были бы двоечники.
– Ну, не половина, а четверть – так точно. Я так понимаю: если у человека нет способностей учиться в нормальной школе, то пусть его отправляют в шестнадцатую или в спецшколу, и не надо рвать нервы учителям и мешать другим ученикам учиться. А если способности есть, но учиться не хочет, то пусть получает свои «двойки» за четверть и остается на второй год. Может быть, это чему-то его научит.
– Да, не говори. Так надоело все это очковтирательство – липовые троечники, и отличники тоже липовые. Отличникам знаний только на то и хватает, чтобы поступить в «машинку», в лучшем случае – в «пед»…
– Но для этого и отличником быть не надо. У меня двоюродный брат – в двадцать четвертой школе учился. Причем учился кое-как, «три»-«четыре», а поступил в прошлом году в «машинку», причем на АСУ – очень хорошую специальность…
Троллейбус остановился у ДК завода Куйбышева. Здесь кончался Рабочий и начиналась Менжинка.
