Крокодил Гена устроился на диване перед телевизором рядом с Люсендрой, Муза поставила диск с порнушкой, а Климс открыл вино и растянулся на полу.
Лева налил в чайную чашку портвейна, в ненавистью в сердце переступил через бесстыжие Музины ноги и скрылся в соседней комнате. Он старался не думать о Музе, и о том, что происходило в соседней комнате. О ее горячих голых ногах, о высокой смуглой груди Люсендры, распиравшей ее маленькую блузку, и об этих вонючих лапифах, Климсе и Крокодиле, которые никогда не смогут оценить, что им позволено шупать, лизать и трахать.
Лева вздохнул. Он сел к компьютеру, прочел последнюю фразу: «При взгляде на нее Капитан Сириус понял, что сбылась его давняя мечта – он достиг центра Вселенной» - и стал писать дальше: «У нее были огромные глаза, дивная кожа, обворожительные пальчики и ломкие детские ножки…» Он зачеркнул «ломкие», написал «извилистые». В конце концов инопланетянка с извилистыми ногами умрет в страшных мучениях. Ее изнасилует дракон, у которого чешуя покрыта ядовитой слизью, а член величиной с бейсбольную биту. Но сначала она подарит Капитану Сириусу незабываемое наслаждение…
Он вздрогнул, услышав громкий смех.
- Это анальный секс, дурак! – закричала Муза. – Ну ты и лох, Генка! Ну и лошара!
- Не, - сказал Крокодил. – Какой там секс, если там говно?
- Некоторым нравится, - сказала Люсендра. – У меня одна подружка не может кончить, если спереди, только сзади.
- Что я, пидорас, что ли?
- Да тебя никто не заставляет!
- Пора, - Климс посмотрел на часы. – Поздно уже.
- Да то что, Климс! – закричала Муза. – Куда ты пойдешь, домой, что ли?
Все знали, что дом – это последнее место, куда Климс пойдет среди ночи. Его родители развелись, отец сошелся с другой женщиной, жившей в поселке и психбольницы, а мать что ни день таскала новых мужиков. Она не обращала внимания на сына, и Климс ненавидел мать. Вообще-то он ненавидел все и вся, но мать была средоточием его ненависти, а дом, где она пила, трахалась и бродила голой и пьяной при сыне, - адом, из которого Климс мечтал вырваться.
- Дела. – Климс отстранил Музу. – Надо мне.
Муза надулась.
- Ну не переживай. – Люсендра обняла ее и поцеловала по-фабричному, в губы. – Я тебя люблю, зайка. Чмоки-чмоки!
- Чмоки-чмоки, - уныло откликнулась Муза.
- Идете вы там или нет? – крикнул из прохожей Климс.
Оставшись одна, Муза вылила в стакан остатки портвейна, достала альбом с фотографиями и забралась с ногами на диван.
Пять лет назад они втроем – мать, отчим Антон и Муза – побывали в Египте, сделали много фотографий. Муза любила разглядывать эти снимки, напоминавшие ей о двух неделях райской жизни. Верблюды, кораллы, пирамиды, Муза на квадроцикле, Антон – косая сажень в плечах, седой ежик, длинные мощные ноги – на ослике, мать по грудь в бассейне с голубой водой… В первый же день мать почувствовала себя плохо. Она почти не выходила из номера, лежала с мокрым полотенцем на лбу, обложенная бутылками с ледяной водой. Антон и Муза целыми днями были представлены себе. По вечерам они гуляли, взявшись за руки, пили вино на пляже, любовались египетской луной и трахались, как землеройки. Антон говорил, что землеройки начинают трахаться еще во чреве матери, чтобы поскорее наплодить потомство – инстинкт самосохранения. Антон безжалостно терзал Музу, а потом смеялся: «В прошлой жизни я был утюгом». Муза не жаловалась, потому что все остальное было здорово – море, пальмы, даже пустыня.
Вообще же ей было больно, а вдобавок после секса с Антоном у нее разбаливалась голова. И после секса с Климсом – тоже. Климс набрасывался на нее и грубо трахал. Ему нравилось трахаться так, словно они, Климс и Муза, хищные звери, сцепившиеся у водопоя не на жизнь, а на смерть. Ему нравилось, когда она кричала, но кричала она от боли, а вовсе не потому, что ловила кайф.
Муза обожала Климса, но это было обожание с примесью страха. Она боялась, что Климс узнает об Антоне, который, если жены и сына не было дома, по-прежнему заваливал падчерицу где придется. Еще больше она боялась, что Климс узнает о ее походах на Фабрику.
Фабрика находилась километрах пяти от Жунглей. Когда-то она выпускала канцелярские товары. Затем там поселились автосервисы, склад, оптовые магазины. В одном из цехов снимались порнофильмы. Милиция несколько раз пыталась накрыть порнографов, но безуспешно.
Люсендра отговаривала ее, но Музе очень хотелось попробовать, и однажды они отправились туда вдвоем. Музу Фабрика поразила. Девушки и женщины деловито трахались перед камерой, лизали, сосали, глотали, выплевывали, растопыривались и корячились, а потом, потные и усталые, пили пиво и курили, сидя на скамейке у стены, пока их подружки перед камерой трахались, сосали и корячились. Это и впрямь был фабричный конвейер.
- А это Великая Пипа, - сказала Люсендра, когда в павильоне появилась ухоженная женщина лет сорока, в мужской шляпе, в цветастой жилетке, с серьгами до плеч. – Он тут главная по пизде. А еще он инструктор по Глубокой Глотке.
У Великой Пипы было смуглое цыганское лицо, нос с горбинкой и огромный рот с яркими губами. Она коснулась Музиной груди – пальцы были сплошь в кольцах и перстнях – спросила с материнской улыбкой: «Целка?»
В первый день Муза мастурбировала перед объективом и училась изображать оргазм.
- У тебя маленькая мускулистая вульва, - похвалила Великая Пипа. – И хорошо пропеченная попка. Смотреть на тебя одно удовольствие – так и хочется помацать.
На второй день Муза и Великая Пипа изображали лесбийскую пару. Но на третий день, когда режиссер крикнул: «Рот!», Муза сказала: «Нет». Она видела как это делали Камелия, Люсендра и другие девушки, и со стороны все выглядело просто. «Женщина должна использовать рот по прямому назначению», - сказала Люсендра. Но Муза сказал: «Нет».
Великая Пипа заплатила ей за два дня очень щедро – три тысячи рублей, поцеловала на прощание в губы и посоветовала не сжигать волосы перекисью: «У тебя прекрасная спелая пшеница, не превращай ее в гнилую рожь».
- Ты ей понравилась, - сказала Люсендра. – Она вообще девчонок любит больше, чем мужиков.
После школы Муза окончила курсы и стала работать парикмахером в салоне «Золотой локон». Посещали салон главным образом пенсионеры и гастарбайтеры. Мужчины заигрывали с Музой, но ей хотелось не этого, а замуж. Ей хотелось нежности, мягкости, легкости и глупости. Ей нравилось, когда Климс просто лежал рядом и задумчиво поглаживал ее по животу. Однажды, когда они вот так лежали и нежились, Климс вдруг сказал ни с того ни с сего:
- Если бы моя девушка стала фабричной, я бы ее изуродовал. Выколол бы глаз или плеснул кислоты в лицо.
Муза засмеялась.
- Я не шучу, - сказал Климс, водя пальцем вокруг ее пупка. – Такими вещами не шутят.
- Я сейчас от твоего пальца обоссусь! – сердито сказала Муза. – На хера мне Фабрика? Мне и без Фабрики хорошо.
