До детдома он был офицером – вот и все, что было известно о его прошлом. Были ли в этом прошлом жена, дети – никто не знал. Михель жил в домике неподалеку от школы, который достался ему в наследство от родителей. Он никогда не бывал пьяным или праздным. В свободное время он красил забор, чинил крышу или копался в саду. Никто не видел его смеющимся, но и угрюмым бирюком Иван Матвеевич не был.
Однажды он подвез до Кандаурова Еву Однобрюхову, которая работала в Чудове учительницей начальных классов. А вскоре стало известно, что Михель женится.
Ева была дочерью известной кандауровской царицы – крикливой и дерзкой Эсэсовки Доры, про которую говорили, что она даже ночью не расстается с кастетом, а водку закусывает кетчупом. Шальной старик Штоп, дальний родственник Эсэсовки, говорил о ней с восхищением: «Куда ни поцелуй, всюду жопа». За своих Дора всегда стояла горой, а чужому могла и зубы выбить.
А вот Ева была тихой, спокойной. К своим сорока эта миловидная большеротая и стеснительная женщина – вдобавок она чуть-чуть заикалась – дважды побывала замужем. Ее старшая дочь работала диспетчером в таксопарке и собиралась замуж, а младшая, красавица Ульяна, которую все называли Улиточкой, училась в школе.
Иван Матвеевич сделал Еве предложение в присутствии ее матери. Он сказал, что Ева и Эсэсовка Дора должны кое-что узнать о нем, прежде чем давать согласие.
Во-первых, сказал Иван Матвеевич, они должны знать о том, что он лично – «вот этой рукой» – застрелил двадцать семь человек.
Ева побледнела.
– По закону или по делам? – осведомилась Эсэсовка.
– По закону, – сказал Иван Матвеевич. – По приговору суда. Это называется «привести приговор в исполнение». Двадцать семь раз. Я служил в тюрьме. Я должен сказать об этом сейчас чтобы не говорить об этом потом.
– А во-вторых? – тихо спросила Ева.
– Во-вторых Миша, – сказал Иван Матвеевич. – Я хочу усыновить Мишу Мезенцева. Вообще-то он умственно недоразвитый, но я хочу его усыновить.
– Дурак, значит, – сказала Эсэсовка. – Зачем он тебе?
– У нас с ним одна кровь.
– Кровь?
– Третья группа, – ответил Иван Матвеевич. – Резус-положительная.
Эсэсовка посмотрела на дочь – Ева кивнула – и вздохнула.
Мизинчик был в восторге от нового жилья. Ему тут все понравилось: хрустальная ваза с пластмассовыми тюльпанами, морская раковина на телевизоре, огромный плюшевый медведь на диване, люстра с подвесками под потолком, гитара с бантом на стене. К его приходу Ева приготовила маленькую комнатку на первом этаже – с диванчиком, шкафом и письменным столом, на котором стоял глобус. Мизинчик взял глобус в руки и прижался к нему щекой.
– Ну вот, – сказала Ева. – Теперь ты наш, а мы – твои.
Но больше всего поразила мальчика Улиточка. Он еще никогда не встречал таких дивных созданий. Улиточка была волоокой и меланхоличной длинношеей красавицей с пепельными волосами и огромным капризным ртом. Мизинчик с замирающим сердцем следил за тем, как Улиточка плывет по улице в туфлях на высоких тонких каблуках, и на глазах у него наворачивались слезы. Ее презрительная полуулыбка, ее манера сидеть за обедом, навалившись грудью на стол и изогнув узкое длинное тело, ее полупрозрачные пальцы и медлительная речь – все восхищало Мизинчика, и он этого не скрывал.
А Улиточка возненавидела ровесника-дурачка, как только его увидела.
В первый же день она словно бы случайно так толкнула Мизинчика, что он ударился лицом о дверной косяк. Через неделю Мизинчик споткнулся о ее ногу и скатился по лестнице. Корчась от боли и стыда, он спрятался в саду, где его и нашел Иван Матвеевич.
– Мы тебя к ужину ждем, а ты здесь, – сказал он. – Кто тебя обидел?
Мизинчик всхлипнул.
И тогда Иван Матвеевич произнес слова, которые поразили мальчика в самое сердце.
– Что бы там ни случилось, – сказал Иван Матвеевич, – а без тебя мы за стол не сядем.
В этой фразе было больше правды, чем в любых словах о любви.
В углу сада Иван Матвеевич выкопал глубокую яму, огородил, а внизу, на дне, поставил стул. Иногда по вечерам он спускался в яму и садился на стул. Там, в яме, он проводил час-другой, наблюдая за звездами и разговаривая с Мизинчиком.
– Видал, сколько там света, – сказал однажды Иван Матвеевич, от которого попахивало водкой. – Страшное дело, сколько света. Но ты не бойся, Миша. В человеке тоже свет есть. Ты вот опусти кожу на глаза и сам увидишь, сколько в тебе света. Никакая тьма этому свету не страшна. Вот интересно, где он там в человеке прячется, этот свет. Я спрашивал нашего доктора, а он говорит, что это эффекты. Какие ж это эффекты, если это самый настоящий свет. В мозгу его нет, в желудке нет, в печени тоже нет – так где же он там, а? То-то, Миша. Никто не знает. Даже попы не знают. Попы говорят: душа. А где она – не знают. Не знают! Человек – вещество твердое, а свет – вещество непонятное, его руками не потрогаешь. Он как кровь или моча: бродит себе по организму и бродит... и ведь даже когда мертв человек, свет никуда не девается... – Иван Матвеевич понизил голос. – Ты понимаешь? Я специально проверял. Зайдешь в камеру, где человек сидел, а там свет... человека уже нет, а свет есть... я ведь сам его только что застрелил, Миша, Боже ж ты мой, и точно знаю, что его нет больше, и знаю, что никакой души у этого гада никогда не было, он убийца и людоед, он маленького мальчика убил и съел... а свет есть... может, это не его свет, а? Может, этот свет от человека не зависит? Как имя, например. Или как кровь. Не знаю... а свет – свет я сам видел, своими, Боже ж ты мой, глазами... доктор говорит: это нервы... нервы нервами, но свет-то – свет есть, Миша... ты мне верь... такой слабенький, чуть-чуточный, то ли синенький, то ли совсем беленький... жалкий такой, Боже ж ты мой, такой жалкий... вот-вот погаснет, а не гаснет... не гаснет, Миша... человека нет, а свет есть...
Мизинчик прижался к Михелю и задремал.
Ева вышла в сад и склонилась над ямой.
Иван Матвеевич и Мизинчик сидели рядом, прижавшись друг к другу, в сонном оцепенении, и Еве стало не по себе. Добром это не кончится, подумала она. Она никак не могла привыкнуть к Мизинчику, который казался ей существом из другого мира, гостем, прохожим, привидением, Занзибаром, который есть на карте, а в этой жизни его нету. И она не понимала, что общего между ее мужем и этим мальчиком. Группа крови – этого же всего-навсего группа крови...
Иван Матвеевич учил Мизинчика владеть рубанком и пилой, дрелью и плоскогубцами, забивать гвозди и резать стекло, а еще – делать покупки в магазине, варить яйца и гладить белье.
Мальчик старался. В четырнадцать лет он сколотил свою первую табуретку – на ней можно было сидеть без опасности для жизни. В шестнадцать – помог Ивану Матвеевичу капитально починить крышу.
Он хотел быть хорошим сыном, и это ему удавалось. Но вот хорошим братом он так и не стал.
