– Терпение. Не говори слишком поспешно… Однажды одна из моих подруг, женщина по-настоящему умная, мне сказала: «Вы, мужчины, все невыносимы, но без вас нельзя обойтись. К счастью, вас много. Выбор есть». Она была права. Что касается твоей матери, не беспокойся, я ее знаю. Она никуда не уедет. Не истратит даже сантима из твоих денег. Останется у себя, хныкая, жалуясь на свое одиночество, и свяжет тебе крючком покрывало. Она славная, но жить с ней невозможно. Что касается тебя, будь осторожна, смотри, чтобы тебя не прихватили с деньгами, ты здорово рискуешь.
– Это мои деньги, я хочу промотать их в Америке.
– Если ты их истратишь на безумную поездку или проиграешь за игорным столом, я не буду возражать. Это – твои деньги, ты делаешь с ними что хочешь. Теоретически… Но не практически. Пожалуйста, не делай глупости, ведь их могут конфисковать в пользу государства, да еще с налогом! Ты никогда не сможешь заставить их поверить, что совершаешь безрассудство. Законы у нас строгие. Возможно, ты делаешь глупость. Ты вернешься с трезвым взглядом на события, но без денег. Я бы не стал поступать так.
– Папа, я вкалывала целых десять лет, чтобы иметь эти гроши, я имею право на…
– Право? Ты говоришь о праве? Быстро попадаются лишь мелкие рыбешки. А акулы держатся на поверхности. Думаю, я тебя предупредил.
Я всегда слушалась отца, следовательно, буду более осмотрительной. Я положила несколько пачек в конверт, который прикрепила в верхней части платяного шкафа. Над единственной полкой, за толстыми грязноватыми даже после химчистки свитерами. У нас был свой домашних запах. Наши свитера пахли лицеем и лабораторией.
Я принялась укладывать вещи, придя с работы. Директор лицея, симпатяга, отпустил меня пополудни.
– Любовь или секс? – спросил он меня.
– Америка.
– Потрясающе.
И на его губе проступила пузырьком слюна. Мы оба рассмеялись.
Марк, словно пораженный громом, наблюдал за моими приготовлениями.
– Ты пользуешься первым предлогом, чтобы смыться. Ты не сердишься по-настоящему. Ты делаешь вид…
– Да, да… Сожалею…
– Ты преувеличиваешь, Лоранс. Я стояла на своем.
– У меня не было никаких фантазий в течение восьми лет. Я была верна. Это была обдуманная, ровная, недвусмысленная верность. Единственное условие настоящего брака.
Будучи благоразумной, я решила сохранить плацдарм для возвращения. Во всяком случае на начало учебного года. Мы останемся вместе до того момента, пока один из нас не подыщет себе другую квартиру. Марк был озабочен. Он не знал, следовало ему ликовать при мысли о свободе летом или огорчаться. Накануне моего отъезда он остался дома.
– Я помогу тебе упаковать Вещи, – сказал он, следуя за мной из одной комнаты в другую.
Я наталкивалась на него.
– Я не нуждаюсь в помощи. Если ты будешь отвлекать меня, я забуду половину своих вещей.
Он вошел за мной даже в узкую ванную комнату, присел на край ванны. Открывая шкафчик-аптечку, я прогнулась назад и оказалась прижатой к нему.
– Ты у меня на коленях, – сказал он.
– Что-нибудь не так?
– Почему ты не сядешь ко мне на колени? Он взял меня за талию и прижал к себе.
– Марк, оставь меня в покое!
– А если я тебя не оставлю в покое?
У меня не было желания оказаться в кровати. В спальне было душно. Во дворе консьержка гонялась за каким-то наглым котом. Град ругательств на испанском языке заранее лишил очарования это добропорядочное изнасилование, которое исподволь подготавливал Марк.
– Бедный Марк…
Он выпрямился, словно перепутал краны и оказался под струей ледяной воды.
– Ты преувеличиваешь.
Выпрямляясь, он толкнул меня в спину. Мы были зажаты между раковиной и ванной. Мы смотрели в одном направлении, разглядывая лекарства на полках шкафчика: «Если слишком много выпил», «Если слишком много съел», «Если болит голова», «Немного витаминов перед дорогой». И верх предусмотрительности – две зубные щетки в их пластмассовых мини-саркофагах. Справа рулон лейкопластыря и упаковка моих пилюль.
Я шепнула:
– Оставь меня.
– Ты берешь одну из новых зубных щеток?
– Моя, словно старая метла, теряет свои прутья.
В спальне я подобрала свой второй бюстгальтер. Я пользовалась обычно двумя. Другие, купленные неудачно, наспех, без примерки, превращали мою грудь в эфиопские овалы, в японские плоскости или придавали мне вызывающий вид, который больше подходил для ночного ресторана в Амстердаме, чем для лицея. Я стирала их вечером, они сохли на змеевике, рядом с трусиками и колготками. Марк мог любоваться моими аксессуарами. Разве можно наброситься с диким криком на женщину и вырвать у нее хрип удовольствия, когда носом задеваешь ее полувлажное полусъежившееся белье? Эти мелочи, словно коррозия, подтачивали нас.
– Ты все забираешь?
– Все? Да. Два бюстгальтера, четверо трусиков.
– Если ты помнишь, фотоаппарат мама подарила нам, обоим.
– Ты хочешь его оставить себе?
– Я шучу…
Достаточно одного неосторожного слова, и мы снова начали бы ссориться. Я заметила еще один сосудик, проступивший на левой ноздре его носа.
– С меня довольно!
– С меня тоже…
– Кончится тем, что я начну презирать тебя.
– Моя дорогая.
– Жалкий тип.
– Если бы я действительно был жалким типом, ты бы не была в таком состоянии. Будь последовательна.
Я начала бить его в грудь.
– Подлец, вероломный тип…
Позже мы пили кофе в изнеможении и, неожиданно успокоившись, словно перезарядив аккумуляторы, начали мирно разговаривать.
– Сколько ты дала матери?
– Достаточно для прекрасного путешествия.
– Она нуждается больше в любви, чем в деньгах.
– Не надо скупиться на мои деньги…
Как два боксера в конце раунда, мы отсчитывали один, два, три, четыре… Кто сумеет подняться быстрее другого и атаковать.
– Элеонора мне сказала вчера…
– Твои разговоры будут стоить сумасшедших денег.
– Звонила она.
– Чтобы сказать что?
– По поводу ключей. Мне надо получить ключи, чтобы попасть к ней в дом. Деньги, которые я сэкономлю на гостинице, я отдала маме. У нас нет таких денег, как у твоей матери.
– Моя мать всегда умела вести свои дела.
Его распирало от гордости. Он стал похож на жабу. Я представила себя напротив жабы, одетой в домашний халат. Я говорила хриплым голосом:
