– Нет, я беспокоюсь. Ты действительно не хочешь, чтобы я проводил тебя до паспортного контроля?
Я взяла свою сумку.
Он попытался меня задержать. Как раз для того, чтобы сказать:
– Было бы лучше, если бы ты попыталась понять меня, Лоранс. Я люблю тебя. Немного ошалел от твоей вспыльчивости, от твоей нетерпимости, но я люблю тебя.
– Ты хочешь меня утешить? Успокоить перед отъездом?
– Нет, – сказал он. – У меня недостаточно воображения, чтобы что-то придумывать.
Меня терзали угрызения совести. Я оказалась не той женщиной, которая ему была нужна. Я жила с колченогим, который растоптал свои мечты. Его жизнь хромала. Она бросила его в постель другой женщины. С того момента, как мы встретились, я его ориентировала на счастье по своему пониманию. Я ему подсказывала слова, которые мне хотелось услышать. Если бы сейчас ему захотелось прижать меня к себе, я бы помирилась с ним.
Он искал в кармане носовой платок, при температуре 30° ему было необходимо вытереть нос. Какая-то няня, затерявшаяся в этом веке, должно быть, объяснила ему в раннем возрасте, что надо прочищать ноздри. Вместо того чтобы воскликнуть: «А что, если я полечу с тобой. Только для того, чтобы наградить твоего американца… в аэропорту Кеннеди оплеухой». Нет, он молчал, вцепившись в носовой платок.
Я была нежна, как наждачная бумага.
– Прощай, Марк..
– Лоранс, не принимай всерьез эту историю с Джеки.
– Потом будут еще. Другие Джеки.
– Тебе хотелось, чтобы я тебе подчинялся, словно автомат. До того как мы познакомились, у тебя были связи, но иногда я задаю себе вопрос – способна ли ты любить по-настоящему?
Этим он задел болевую точку, я схватила дорожную сумку и начала подниматься, отклоняясь немного назад, по эскалатору. Чтобы не корить себя позже, я повернулась с улыбкой. Марк стоял с опущенными руками и смотрел на меня.
– Человеку свойственно ошибаться, – прокричал он громко. – Не забудь об этом. Никто не застрахован от ошибки…
Я послала ему кончиками пальцев воздушный поцелуй. Эскалатор поднимал меня к потертому металлическому своду выхода № 2. Толпа пассажиров разделилась на маленькие группки для прохождения паспортного контроля. Родители с мертвенно-бледными лицами и липкими от сладостей руками, всклокоченные хиппи, суетливые бабушки с миниатюрными собачками, кошками в портативных клетках продвигались, просачиваясь в узкое отверстие мимо полицейских. Дальше – другой контроль. Люк с бахромой из черного пластика заглатывал ручную кладь. Антитеррористический контроль.
Мне следовало бы пройти в мэрии контроль на супружеский антитерроризм. Будучи нежной и безжалостной, я причинила боль Марку. Я обнаружила на экране содержимое своих смок, только тут вспомнив о завернутых в купальную шапочку деньгах. Подобрав свое просвеченное имущество, я двинулась по другому потертому резиновому серпантину, настоящей движущейся дороге, к выходу № 2. На посадку выстроилась плотная очередь. Я слилась с толпой. Следуя за пассажирами, предъявила оставшийся от моего билета клочок бумаги и оказалась, наконец, в самолете. Бортпроводники этого «Боинга-747» встречали нас с застывшей улыбкой. Их работа заключалась в том, чтобы нас сначала рассадить, затем накормить, развлечь и даже утешить, если в этом была необходимость. Труд горнорабочего на высоте в десять тысяч метров.
Самолет-гигант, разделенный на отделения, обтянутые разного цвета тканью. Отделения для курящих и некурящих следовали друг за другом. Я дотащилась до своего места. Пристроила ручную кладь под ноги. Поздоровалась со своей соседкой, раскрасневшейся от волнения дамой. Ряды посередине были заняты говорливыми японцами. Я замкнулась в себе. У меня не было желания заигрывать, притворяться, спорить, мне хотелось расслабиться.
Погрузившись в воспоминания, я воскрешала свое прошлое. Я была счастлива в кругу друзей. Я познакомилась с Манхэттеном. Я вращалась в нем, словно хищник, исследующий свою территорию. Наша компания тусовалась то в одном доме, то в другом, рестораны для нас были слишком дороги. От наших оргий с пиццами и макаронами мы становились более возвышенными и… толстели. Затем я познакомилась с Бенжамином. Он работал над диссертацией о происхождении и жизни черных американцев, которых он считал испорченными цивилизацией. Я была белая и жизнерадостная, Бенжамин – черный и задумчивый. Он меня выбрал среди других девиц из-за моей способности слушать и проявлять заботу. Он считал меня серьезной и порядочной. Он чувствовал себя чужим в нашей среде, его увлечения вспыхивали, как сигналы на вершине гор. Я поняла, что моя роль была ограничена во времени, очередное увлечение. Как две падающие звезды, которые соединяются лишь на время короткой общей траектории, мы прошли через рай, где мужчина и женщина дополняют друг друга без соперничества, как два металла при плавке, для получения единственного в своем роде сплава. Аскетический характер Бенжамина, его душа пророка меня приводили в восторг. Я жила с ним, не зная, как выразить свое восхищение.
После возвращения в Европу мне пришлось перевоспитаться, чтобы поладить с европейцем, которого следовало принимать с его комплексами, причудами и алкогольными напитками. Не исключено, что я бы последовала за Бенжамином, чернокожим светочем моей жизни, но мы избегали говорить о нашем будущем. Он посвящал себя науке, а я – своим занятиям. Мы были невероятно эгоистичны, наши «я» были прежде нашего «мы». Каждый сознавал, что его занятия были предпочтительнее того чувства, которое влекло нас друг к другу. Мы были слишком бедны, чтобы растрачивать время нашего пребывания в Америке. Бенжамин познакомил меня с Кораном. Я жила с ним в атмосфере высокой духовности, без отвратительных ссор, к которым я привыкла в детстве. Я никогда не пыталась связать свою жизнь с мужчиной, похожим на моего отца. С Бенжамином мы делили то, что для меня было самым дорогим в человеческом существовании: мечты и идеалы.
Стюардессы только что задвинули шторы на иллюминаторах, начинали показ фильма. Первые кадры, появившиеся на экране, погрузили меня тотчас в глубокий сон. Я проснулась лишь два часа спустя с одеревенелым затылком, растерянная. Достала термос из сумки и утолила жажду чаем.
Командир экипажа объявил о нашей посадке в Нью-Йорке, в аэропорту Кеннеди. Надо было перевести часы на американское время. Я медлила обрывать пуповину, связывавшую меня с Парижем. В Нью-Йорке была вторая половина дня, а в Европе – ночь.
Самолет коснулся земли, и мы оказались в нашем завтрашнем дне. Едва самолет замер, как мы были приглашены к выходу.
Разгрузка шла быстро; через несколько ступенек в узком проходе я оказалась в одной из очередей, которые выстраивались у стеклянных стоек иммиграционных служб.
– Цель вашей поездки? – спросил меня чиновник.
– Туризм.
– Сколько времени вы собираетесь пробыть в стране?
– Два месяца.
Он сверял в большой книге список фамилий, замешанных в темных делах. Я была столь же невинной, как кукла в руках ребенка. Чиновник поставил печать на полицейской карточке.
