— Ага, вот я вас и застукала, мой каменный гость, — воскликнула она, погрозив пальцем, — больше вы от меня не ускользнете, но сейчас — быстро марш отсюда! Я промокла до нитки, будто принесла с собой целую дождевую тучу, и мне нужно переодеться. Так что марш отсюда, преступник!
Когда Сергей безропотно покинул комнату, Зиновия опять начала смеяться, и он еще долго слышал этот серебристый смех, так долго, пока она не завершила свой туалет. Затем она позвала его, и, с готовностью последовав ее приглашению, он обнаружил молодую женщину лежащей на оттоманке; она по-прежнему смеялась. Сейчас на ней был пеньюар из красного шелка, а волосы стягивала лента такого же цвета.
— Прежде всего подбросьте в камин дров, — молвила она, — а потом подайте мне кацавейку.
Она поднялась и стала расхаживать по будуару. Сергей разворошил огонь и положил в камин большое полено.
— Мне зябко, — нетерпеливо передернув плечами, сказала Зиновия, — поторопитесь, мой друг, пожалуйста.
После того как он подал ей кацавейку и дорогой соболий мех тепло и мягко обнял ее царственную фигуру, она опустилась на стул у камина, взглянула на Сергея и снова рассмеялась.
— Итак, все-таки влюблены?
— Влюблен? Да, — откликнулся Сергей, — но любить вас я не хочу.
— Это почему ж не хотите?
Зиновия вмиг посерьезнела и медленно подняла на Сергея чудесные темно-голубые глаза, в которых отражалось сказочное мерцание лунной ночи.
— Потому что сегодня я больше не бонвиван, — ответил Сергей, — а вы — женщина, которую можно обожать, но которой нельзя дарить свое сердце.
— Как плохо вы обо мне думаете!
— Напротив, я о вас самого лучшего мнения, — спешно проговорил он, — но мне не хотелось бы оказаться вашей игрушкой, ибо теперь я вас знаю, вы поступите с ней как ребенок. Пока игрушка нова, она вас радует, но едва она вам надоест, вы ее разобьете и выбросите.
— Разве мужчины, которые меня окружают, заслуживают иной участи?
— Я не настолько самонадеян, чтобы полагать, будто могу значить для вас больше.
— А вдруг…
— Нет, Зиновия, наверняка нет, — продолжал Сергей. — И именно по той причине, что я восхищаюсь вами, что в общении с вами нахожу удовольствие, какое другая женщина вряд ли бы мне доставила, что вы невольно открыли мне тайные богатства своей души и добродетельность сердца, качества, которые я в вас люблю и уважаю, — именно поэтому мне не хотелось бы безоглядно влюбиться в вас. Любовники так легко превращаются во врагов, а я намерен и впредь оставаться вам другом.
Начинало смеркаться. И без того затемненная опущенными портьерами комната освещалась теперь лишь красным пламенем камина.
Зиновия поднялась со стула, прошлась по комнате и затем прилегла на оттоманку, где, подложив под голову руку, на некоторое время погрузилась в свои мысли. Облаченная в густой мех, она показалась сейчас Сергею похожей на дремлющую пантеру, чью мягкую шкуру так и тянет погладить, но приближаться к которой, как ты знаешь, опасно.
— Вздор! — в конце концов пробормотала она, и ее алые губы надулись в капризной улыбке — соблазнительной, точно запретный плод, и всеми любимой.
— Ах, я очень благоразумен, — произнес Сергей, — в противном случае я давно уже таскал бы ваше ярмо. Впрочем, что вы приобрели бы в моем лице? Новый триумф, еще одну марионетку?
— Кто вам сказал, что вы мне безразличны? — воскликнула Зиновия, быстро оборачиваясь к нему. — Вы мне очень даже не безразличны.
— Тем лучше. Мы нравимся друг другу, однако оба слишком умны, чтобы друг друга любить.
— Женщина, если, конечно, она не сумасшедшая, всегда позволит, чтобы ее любили, — возразила Зиновия.
— Стало быть, вы признаете, что не полюбили бы меня сами?
— Почем я знаю? Кто может быть уверен, что не совершит в жизни глупость?
Она снова рассмеялась.
— Такой человек, как вы, Зиновия. Вы никогда никого не любили и никогда не будете любить. Именно поэтому вы способны сделать мужчину своим верным товарищем. Потому я и не хочу домогаться вашей благосклонности, а хочу быть вам другом — добрым, искренним и надежным. Согласны?
— Ваше предложение, по меньшей мере, оригинально, — ответила она, выдержав некоторую паузу. — Такого рода отношения, должно быть, имеют свою привлекательность, и я считаю вас хорошим человеком с честным характером; но неужели вы всерьез верите, что я долго выдержу, чтобы вы, единственный свободный среди рабов, постоянно появлялись передо мной и при этом за мной не ухаживали?
— Разве возможно, Зиновия, находиться близ вас и не преклоняться пред вами!
— Следовательно, галантный друг?
— Несомненно.
— Готовый к любым услугам?
— Послушный каждому вашему приказанию.
Она улыбалась все шире и шире.
— Недурно, такую чудесную лампу Аладдина, облеченную в плоть и кровь, я, собственно, всегда мечтала иметь при себе.
— Итак, решено?
С этими словами он протянул ей руку.
— Ах, могу ли я?
Она с почти невинной радостью посмотрела на него снизу, и одновременно ее красивая рука нерешительно выскользнула на свет из темноты меха.
— Я целиком предоставляю себя в ваше распоряжение.
— На каких условиях?
— При том условии, что вы позволите мне давать вам советы, предостерегать вас и иногда немного бранить, когда это необходимо.
Она утвердительно кивнула и медленно вложила в его ладонь свою руку. Сергей пылко поднес ее к губам — что-то уж слишком пылко для друга, — пододвинул поближе маленький стул и уселся напротив Зиновии.
— А теперь давайте поговорим о ваших делах.
— Что вы хотите о них узнать?
— Больше, чем вы полагаете.
Зиновия покачала головой.
— Мне известно, что вы живете довольно весело и гораздо шире своих возможностей.
— Но позвольте, вас это, собственно, никак не касается.
— Я, разумеется, спрашиваю как ваш друг.
— Ладно, в таком случае устройте мне головомойку и прочитайте мораль.
— Я собираюсь не мораль вам читать, а помочь.
— Сергей!
Красавица залилась румянцем и опустила глаза.
— Я хочу вас остепенить.
Возникла короткая пауза, поскольку в этот момент горничная внесла лампу.
— Прежде всего, я оплачу ваши долги, — снова заговорил Сергей, когда они опять остались наедине.
— Нет, это недопустимо.
— Но это все-таки лучше, чем толпы евреев, изо дня в день осаждающие вас.
