Очень необычно смотрится этот шелковый кумачовый платок, которым она обвила свои косы. Изображает ли он тюрбан или головной убор крестьянки? Не важно, главное, он привлекает взгляд. А как великолепно гармонирует этот радостный, сияющий цвет с золотистыми косами и нежной белизной кожи, с розоватым отливом щек, шеи и рук. Так же удачно сочетаются с ними теплый, спокойный оттенок фиолетовой бархатной кацавейки и благородный матово-серебристый мех, которым она подбита и оторочена…
Зиновию пробрала дрожь, хотя в зале было очень душно и жарко. Она увидела, что, пока Наталья отдается игре, Сергей украдкой следит за по-девичьи красивыми движениями ее головы, ее рук и что в его карих глазах появилось выражение глубокого, радостного восхищения.
Зиновия не желала терпеть такое. Она легонько толкнула Сергея локтем и улыбнулась ему; и всякий раз, когда Сергей поворачивался к Наталье, возобновляла эту игру.
Наталья ни о чем не догадывалась: она сама была тут, а ее любимый сидел напротив, и этого ей было довольно. Лишь однажды она посмотрела на него, но в этот единственный раз — прямо и откровенно, с простодушием невинного сердца, с мечтательной печалью, которая была такой безрассудной, такой по-детски наивной и трогательной, что этим единственным взглядом Наталья победила Зиновию, разорвала магическую сеть, которую та с грациозным коварством сплела вокруг Сергея.
Сергей и на сей раз не играл. Он сидел за столом с серьезным, почти грустным видом и наблюдал за происходящим, точно врач в сумасшедшем доме, но в конце концов атмосфера в тесном зале показалась ему слишком тяжелой, удушающей. Он встал и медленно прошел в соседнюю комнату, где было прохладно и пахло свежей лесной почвой; сел в кресло у камина и закурил сигару. Тут всевозможные мысли роем закружились в голове этого тихого мечтателя: мысли в образах добрых гениев, соблазнительных чертовок и седобородых гномов, корчивших ему гримасы; эльфов, которые, точно копьями, размахивали лилиями, розами и алыми маками, и других эльфов, которые плели из цветочных стеблей цепи. Однако Сергей очень недолго пребывал в одиночестве. Вот раздался шорох — тихий-тихий, точно шелест волн, из которых выходит русалка, точно шуршание дремлющих берез и ив, на которых раскачиваются дочери Лесного царя. И к нему подступила Наталья — и поставила ногу в вышитой золотом туфельке перед каминной решеткой, словно хотела ее погреть.
— Вы не играете, барышня? — робко обратился к ней Сергей.
— Поскольку не играете вы, — спокойно ответила она, кладя руки на каминную полку и поворачивая к нему голову, — я тоже больше не стану играть. У меня впечатление, что вы над всеми нами потешаетесь.
— Может, да, а может, и нет.
— Прошу вас, не говорите загадками. Я не так умна, как Зиновия, и я вас не понимаю. Что вы имеете против игры?
— Игра на деньги представляется мне недостойным занятием: мы ничего не должны получать в подарок, даже счастье. Мы должны честно заслужить то, чем хотим владеть, что, как мы думаем, нам необходимо.
— А любовь? — спросила Наталья. — Ее тоже нужно заслужить?
— Разумеется, — ответил Сергей. — Но ее всегда получают в подарок, и уже потом ее нужно заслужить. Горе тому, кому это не удается. Не привязанная птица упорхнет от птицелова тем быстрее, чем неожиданнее она к нему прилетела, а прилетает она часто незваной.
— Но любить, кажется, нынче уже не в моде.
— Вы, барышня, обращаете внимание на моду? — сказал Сергей. — А я нет. Я всегда шел своей дорогой и от суждений света не зависел. Что, в сущности, представляет собой это пресловутое суждение света? Оно лишь подтвердит, что я устроен иначе, чем другие. Но разве это порок? Коль скоро сам я собой доволен, я со спокойной душой могу оставить другим удовольствие читать мне нравоучения. Нравоучения меня мало трогают. Существуют вечные законы природы, которые нельзя нарушать безнаказанно, а в остальном каждый вправе жить так, как ему предначертано от рождения. Никому не дано выпрыгнуть из своей шкуры, за исключением разве что лисы барона Мюнхгаузена. Да и по какой мерке люди берутся судить нас? Обычно они руководствуются представлениями, учениями и принципами, которые были сформулированы мыслителями сто, а часто и тысячу лет назад. Сегодня, когда эти принципы наконец превратились в общее достояние, другие прогрессивные мыслители признают их ошибочными. Человечество всегда отстает от своих гениев по меньшей мере на столетие, моя же свобода заключается в том, что я беру на себя смелость отвечать за собственные поступки и не плестись вместе с ним в хвосте, вот и все.
— Я вас не совсем понимаю, — сказала Наталья, во взгляде которой читалось тихое удивление.
— Да в этом и нет необходимости, — ответил он. — Мне важно, чтобы вы поняли: я не хуже тех, кто берется меня судить.
Наталья глядела в красный жар камина и, казалось, к чему-то прислушивалась. Вероятно, один из шаловливых кобольдов, обитающих в этих укромных покоях, вскарабкался к ней на плечо и что-то шепнул в ухо, ибо браслет, который теребили ее пальцы, внезапно соскользнул с руки на пол. Наталья хотела поднять его, но им уже завладел Сергей. Девушка попросила надеть браслет ей на запястье. Но неловко держала руку, когда Сергей послушно исполнял ее просьбу, и он не сразу сумел застегнуть золотой обруч.
— Вы выглядите таким несчастным, — шутливо, но едва слышно заметила она. — Вы, верно, были бы счастливы, если бы на моем месте сейчас стояла Зиновия.
— Я несчастен? Нисколько, — возразил Сергей. — Но мне больно от вашего взгляда. Вы уже не та Наталья, которую я когда-то увидел в лесу и с которой затем познакомился в мирном доме ее родителей. Вы изменились, и вовсе не в лучшую сторону.
Браслет был застегнут. Наталья медленно опустила рукав меховой кофты и беспомощно уставилась в землю. В этот момент, очень для нее кстати, появилась Зиновия.
— Пойдемте! — воскликнула она, подхватывая Ботушана под руку. — Ваше отсутствие не осталось незамеченным.
Наталья выпорхнула в одну из дверей, а Зиновия привела Сергея обратно к игорному столу. Но ненадолго. В то время как в зале катался шарик и звенело золото, с улицы донесся веселый хохот. Сергей узнал голос Натальи, и эти серебристые переливы выманили его из зала.
Когда он вышел на крыльцо, его взору предстала битва новых амазонок. Наталья и Алена — высоко закатавшая рукава меховой кофты, с разрумянившимися щеками — отважно отбивались от Феофана, Данилы и Василия, которые только что прибыли в Михайловку и теперь атаковали девушек снежками. Белые шары проворно летали в обе стороны — под шутки, прибаутки и беззаботный смех. Наталья была очаровательна, когда ловко увертывалась или подставляла снежку спину, так что белый пух разлетался по бархату и по меху. И казалась еще прелестнее, когда, сжав губы и сверкая глазами, прицеливалась в кого-то из молодых людей — а потом, если попадала в цель, заливисто хохотала.
Заметив Сергея, она и в него бросила снежок, угодивший ему в плечо. Он соскочил в снег и спокойно лепил свой заряд, когда второй выстрел сбил с его головы шапку. Но он тут же отомстил. Первый его снежок предназначался Наталье, второй — Алене, и оба достигли цели.
