— Разве не достаточно того, что моя мать позволила соблазнить себя всякими глупостями? — сказала Наталья. — И разве теперешним конфузом она уже не искупила свою вину? Разве у тебя есть право сомневаться в ней? Да будь она даже во сто крат виновнее, с чего ты набрался смелости судить ее? Или тебя самого не в чем упрекнуть?
Менев смущенно жевал свой ус.
— Долгие годы вы жили в мире и согласии, — продолжала Наталья, — любили своих детей, вас все вокруг уважали, а теперь какой-то каприз, какая-то минутная слабость могут поставить все это под сомнение? Нет, отец, здесь нужно выбрать одно из двух: или ты прощаешь мать, или она немедленно покидает этот дом, но тогда и я уйду вместе с ней.
— Вздор! — проворчал Менев.
Наталья взяла мать за руку и подвела к нему. Менев начал смягчаться, однако еще не капитулировал.
— Что ты надумала? — проговорил он. — Содеянное так быстро не зарубцуется. Может, со временем…
— Прощают или сразу, или никогда.
— Я не могу.
— В таком случае мы пошли, — решила Наталья.
Она повернулась было к дверям.
— Погоди! — крикнул Менев и уже в следующее мгновение протянул жене руку.
— Спасибо вам, барышня, — заговорил Лепернир, извлекая из внутреннего кармана на груди лист бумаги. — Распорядитесь этим письмом по своему усмотрению. Пожалуйста, простите меня, что я столь ребячливым образом нарушил ваш покой, и смею вас заверить, что я всегда буду с глубоким уважением вспоминать о вас. Всех вам благ и прощайте!
Он поклонился и навсегда покинул Милайловку.
Наталья пробежала глазами письмо и затем протянула его отцу. Тот прочитал следующее: «Я приму вас, но лишь для того, чтобы сообщить вам, что как честная женщина не могу ответить взаимностью на ваши чувства, и чтобы просить вас впредь избегать меня и не посещать мой дом. Аспазия».
После этого Наталья проводила Аспазию в ее комнату и оставила там наедине с раскаянием и слезами. Когда она воротилась, Менев уже оседлал лошадь и без шапки ускакал из имения. Ему потребовались свежий воздух и солнце. Буйный ветер, треплющий волосы, благотворно сказывался на равновесии его духа.
Наталья опустилась на стул и глубоко вздохнула. Крупные слезы текли у нее по щекам, но сердце вновь было свободно, и игра добрых, приветливых мыслей отражалась на ее чистом челе.
Смеркалось, Менев еще не вернулся, а Аспазия по-прежнему лежала на диване в своей комнате и предавалась думам.
Наталья прошлась перед домом. Солнце давно закатилось, и лишь с западной стороны над горизонтом еще тлела карминовая полоса, а облака были окаймлены матовым пурпуром. Поле и сад приобрели нежно-зеленый оттенок. Из тумана вдали поднимались макушки исполинских дубов горного леса и высокие стелы на могилах героев.
Под выступом крыши щебетали две ласточки.
В деревне из закоптелых труб тянулся к небу сизый дым.
Наконец послышался стук лошадиных копыт. Но это оказался не возвращающийся домой отец, а Сергей. Он поздоровался с Натальей и въехал во двор. Она подошла ближе, чтобы подать ему руку и потрепать по холке его коня.
Сергей спешился, передал взмыленное животное старому кучеру и проследовал за Натальей в дом.
— Вы, как я вижу, по-прежнему в одиночестве, — заметил он. — Может, мне лучше уйти?
— Нет, оставайтесь, пожалуйста, — проговорила Наталья. — Подсаживайтесь ко мне, ваше присутствие для меня отрадно, особенно сейчас.
Лишь устроившись напротив нее и взяв ее за руки, Сергей обратил внимание на заплаканные глаза.
— Что произошло? — спросил он. — Кто причинил вам боль?
— Ах, здесь разыгралась весьма неприятная сцена! — ответила Наталья. — Но все уже позади, и я надеюсь, что теперь у нас снова воцарятся мир и покой.
— И все же кто вас обидел?
— Никто, это было лишь… недоразумение… между моими родителями.
— И больше ничего?
— Больше ничего. Иначе я бы вам рассказала.
— Доверьтесь мне, Наталья, — продолжал Сергей, — я прошу вас, ради вашей же пользы.
— Разве я не доверилась вам? — Она посмотрела на него правдиво и искренне. — Вы единственный человек, которому я еще верю, но я надеюсь теперь сама разобраться во всем, у меня хватит смелости.
— Борьба требует жертв, милая барышня.
— Я принесу их.
— Почему вы отвергаете друга?
— Разве я отвергаю? Не поймите меня превратно, господин Ботушан, но я хочу действовать сама, насколько мне хватит сил. Если я почувствую себя слишком слабой, если увижу серьезную опасность, я обращусь к вам. Вы ведь окажете мне содействие?
— Располагайте мною во всем и в любое время.
— Благодарю вас.
Наталья, колеблясь, смотрела в пространство перед собой, на сердце у нее лежало какое-то бремя.
— Вы, похоже, хотите мне еще что-то сказать, Наталья…
— Да, это так.
— Прошу вас.
— Вы навсегда останетесь моим другом?
— Насколько вы пожелаете.
— Тогда — навеки, — молвила Наталья, — потому что я никогда не выйду замуж. Теперь, лучше познакомившись со светом и людьми, я больше ничему не верю и ни на что уже не надеюсь.
— Это мимолетное настроение, которое рано или поздно пройдет.
— Нет, Сергей, для меня это серьезно.
Оба на некоторое время замолчали. Он предпочел бы прямо сейчас прижать ее к своей груди, к горячо бьющемуся сердцу, но сдержал себя. Еще не настал миг того счастья, которое он видел перед собой словно лазурь небес и золото солнца, но оно уже не казалось ему столь далеким.
— Послушайте, — снова заговорило большое неразумное дитя, — мне хотелось бы доставить вам радость, что я могла бы для этого сделать?
— Вы делаете для меня так много, все, — делаете неосознанно, и оттого это так прекрасно. Вы доставляете радость самим вашим существованием; чтобы порадовать меня, вам не требуется ни слова, ни взгляда: вы, точно фея, во всякое время расточаете дары, даже помимо своего желания.
— Но я все же хотела бы… — залившись румянцем, прошептала девушка.
— Хорошо, в таком случае подарите мне ваш портрет.
— Вы требуете как раз того, чего у меня нет, — насмешливо возразила она. — Однако в ближайшие дни я собираюсь отправиться в город и закажу там портрет, которым не будет владеть никто, кроме вас.
— Но тогда я прошу, чтобы вас изобразили не в пышном туалете, чужой и чопорной, а такой, какой вы бываете дома.
— Я именно так и думала, в моей кацавейке…
— С длинными косами…
— И с кошкой на коленях. — Она радостно захлопала в ладоши. — Однако вы тоже должны подарить мне свой портрет.
