— И поэтому плачете?
Она мягко кивнула головой и, вдруг улыбнувшись сквозь пелену слез, с невыразимой любовью взглянула на него. Потом вытерла глаза и щеки.
— Вот, все прошло, я снова чувствую себя хорошо. Ах! Если б вы знали, как я вам благодарна и что вы для меня значите! — Она схватила его руки и в невинном самозабвении прижала к своему сердцу. — Как я могла так мерзко поступить с вами?! Вы были бы в праве никогда больше даже не взглянуть на меня. Я этого заслужила.
Сергей ничего не ответил, только снова и снова целовал ее руки. В этот момент к ним подошел старый Онисим.
— Мне седлать лошадей, ваше высокородие?
— Каких лошадей?
— Для вас и для меня, разве мы не едем в Михайловку?
— Да, разумеется.
— Я приготовил перекусить, — продолжал старик. — Милостивая барышня, вы непременно должны что-нибудь съесть, иначе вы лишите нас покоя.
— Это-то она давно сделала, — с улыбкой заметил Сергей.
Он предложил Наталье руку и проводил ее в дом.
— Пожалуйста, не говорите так, — очень тихо промолвила девушка. — Я не могу слышать, пусть даже как шутку, что нарушила ваш покой.
— А если бы это было сказано всерьез?
— Тогда я ответила бы: «Вы сами в том виноваты, не я», — просто и честно отозвалась Наталья.
— Мое сердце теперь открыто перед вами. Вы должны знать, что я хочу только одного — вашего счастья.
— Вы шутите, я понимаю, и тем делаете мне больно, ибо я очень ясно чувствую, что я для вас ничто и ничем иным стать не смогу.
— Вы, Наталья, уже стали для меня всем, всем.
— Прошу вас, не мучьте меня.
Они вошли в салон, и Наталья без лишних церемоний уселась за накрытый стол.
— Могу я выступить здесь в роли хозяйки?
— Прошу вас.
Она, как дитя, радовалась представившейся возможности быть с ним наедине, подавать ему кушанья, наполнять бокал, намазывать хлеб маслом — а он глядел на нее с удовольствием, таким чистым, таким сердечным. Усевшись за стол, Наталья подняла бокал.
— За добрую дружбу!
Сергей колебался.
— Чокнитесь же со мной.
— За будущее! — провозгласил он, и бокалы, соприкоснувшись, издали звон, приветливый, как ясный звук свадебного колокола.
Онисим подвел к крыльцу лошадей. Сергей с Натальей вышли из дома, и он вместо стремени подставил ей руку. Она не раздумывала ни секунды, потому что все в ней было здоровым и настоящим. Она без жеманства оперлась маленькой ножкой о его ладонь — Сергей с восторгом ощутил крепкий и вместе с тем легкий нажим — и мигом взлетела в седло. Тотчас на лошадей сели и Сергей с преданным стариком, и все трое взяли курс на Михайловку. Они не торопились. Таким несказанным и невинным удовольствием было для Сергея и Натальи ехать рядом под сенью лазурного небосвода с плывущими по нему облаками, в теплом, золотом сиянии солнца. Они проследовали между крытых соломой деревенских хат, над кровлями которых мирно вился голубоватый дым, пересекли по мосту зеленый пенистый Днестр, а потом миновали дубовый лес, где повсюду шелестели зеленые листья и слышались свадебные голоса птиц.
Когда оба, уже в Михайловке, вошли в столовую, все, до сих пор в немой безысходности сидевшие за обеденным столом, поднялись на ноги. Менев протянул Сергею руку, а Аспазия конфузливо улыбнулась.
После того как присутствующие снова заняли свои места, а Наталья уселась рядом с Сергеем, тот взял слово.
— Я приехал по желанию барышни, с самыми лучшими намерениями…
— Надеюсь, Наталья не забыла передать вам, — перебил его Менев, — что мы все присоединяемся к ее просьбе?
Сергей утвердительно кивнул.
— Я готов послужить вам, — продолжал он, — советом и делом, насколько хватит сил. Но я должен, коль скоро мне придется оказывать помощь, прежде всего просить вас безоговорочно мне довериться и откровенно проинформировать меня обо всем, что произошло. Любая — даже малейшая — скрытность или искажение фактов могут нас погубить.
— Мы готовы исповедаться перед вами, — со вздохом ответил Менев.
— Поскольку я должен знать все, — проговорил Сергей, — поскольку ни одна мелочь не должна остаться от меня скрытой, я предлагаю следующее. Я устроюсь в салоне, а господа и дамы будут по очереди ко мне заходить и с глазу на глаз рассказывать то, в чем здесь, в присутствии остальных, им, вероятно, трудно было бы признаться.
— Замечательно придумано! — воскликнул Карол.
— Вы благородный человек, — выдохнула Аспазия, пожимая Сергею руку.
Сергей перебрался в салон и занял там место в самом темном углу, расположившись, точно исповедник, за раздвинутым каминным экраном времен Станислава Августа.
[91]
Первым появился Менев: он чистосердечно признался в совершенных грехах, предварительно предусмотрительно окутав себя густым облаком сизого табачного дыма. Аспазия делала свои признания из-за большого веера, Лидия — прикрывшись носовым платком и букетиком цветов, который преподнес ей Винтерлих. Последней вошла Наталья — немного испуганная и, конечно, смущенная. Она не села напротив Сергея, потому что не хотела смотреть ему в глаза, а встала за кресло, положив обе руки на его спинку.
— У вас тоже есть что-то на совести? — спросил Сергей.
— Конечно, мой друг.
— Итак, я вас слушаю.
— У меня не хватает смелости сознаться вам.
— В таком случае сохраните это при себе.
— Нет, вы должны знать все. Следовательно, выслушайте, пожалуйста, но… не смотрите на меня.
— Я могу вам помочь?
Она промолчала.
— У майора есть ваше письмо? — начал он строить догадки.
— Как вам такое пришло в голову? Я ему никогда не писала.
— Может быть, вы зародили в нем некоторые надежды…
— И этого не было, ни разу.
— Не знаю, что и подумать…
— Я тоже наделала долгов, — тихо, очень тихо шепнула она ему на ухо.
— И это все, в чем вы мне исповедуетесь?
— Все.
— Об этом не стоит и говорить, милая, единственная Наталья! — воскликнул Сергей. — Вы меня очень обрадовали. Ваши счета мы оплатим. Только вы больше не беспокойтесь, а сейчас посмотрите, пожалуйста, на меня.
Наталья смущенно наклонилась к нему.
— И рассмейтесь, я вас прошу.
— Потерпите еще немного, — сказала Наталья. — Нынче у меня совсем неулыбчивое настроение.
— Почему же неулыбчивое?
