Лукин пересек кухню, остановился у окна.
— Какой сегодня тоскливый день…
Анна отложила книгу, нахмурилась. Сколько можно таскать одни и те же вещи, да и брюки давно пора отдать в чистку или, по крайней мере, погладить. Она окинула взглядом ссутулившуюся фигуру мужа… Господи, как давно все это было! В тот день на нем был легкий серый костюм, под воротничком голубой рубашки — галстук-бабочка. Он очень любил носить такие галстуки, и только потом, как-то незаметно, перешел на глухие, с высоким горлом, свитера. В тот день… в тот день он шел по улице и радостно улыбался, и она сразу поняла, что этот молодой импозантный мужчина направляется к ней, стоявшей у Дворца бракосочетаний.
— Меня зовут Лука, — сказал он с каким-то мальчишеским озорством, взял ее руку, поцеловал, — так меня называют мои друзья.
И все, что было с ней до этой встречи, стало вдруг неважным и ненужным. Окруженные уличной толпой, они прожили день наедине друг с другом в залитом весенним солнцем городе. И как потом ни вспоминали, какие гипотезы ни выдвигали, осталось совершенно непонятным, зачем в тот день он появился у Дворца бракосочетаний в чужом, далеком районе Москвы.
— Судьба играет человеком, — говорил Лукин, — а человек играет на трубе…
Высказывание это он не уставал повторять, и со временем Анна его просто возненавидела: пустые, ничего не значащие слова и этот легкий, небрежный тон, которым они произносились… Куда деваются чувства? Когда их праздник превратился в будни?..
— Знаешь, кто мне сегодня позвонил? — спросила она, отгоняя нахлынувшую было жалость к себе. — Ты никогда не поверишь — Телятников!
Он повернулся, недоуменно посмотрел на Анну. В падавшем из-за спины свете серого дня лицо его казалось белым пятном.
— Ты не помнишь Телятникова? — удивилась Анна. — Сергея Сергеевича? В день нашего с тобой знакомства я ждала его, мы хотели подать заявление! И потом он пару раз приходил, просил, чтобы я вернулась…
— Да, да, теперь припоминаю. — Лукин провел рукой по рано поседевшим волосам. — И что же твой Телятников, он все еще на этом настаивает?..
— Прошу тебя, не юродствуй! Ты прекрасно знаешь, что я не выношу, когда ты подсмеиваешься над чувствами людей! Между прочим, Сергей Сергеевич сделал какое-то колоссальное открытие и, в некотором роде, звонил попрощаться. Его пригласили читать лекции в Америку, и, теперь я вспоминаю, что-то такое было про него у нас в «Новостях». Я даже хотела проверить — не он ли, но, видно, закрутилась…
— И что же такое он открыл? — с усмешкой поинтересовался Лукин.
— Что-то про связь времен. Он сказал, что, пользуясь его формулой, можно предсказывать будущее…
— Хочешь попробовать? Или, может быть, жалеешь? Сейчас уехала бы вместе с ним в Америку, жила бы где-нибудь в Калифорнии или на Багамах… Багама, Багама-мама!.. — напел он, не слишком заботясь о верности мелодии.
— Лукин, не говори со мной так, не надо! Я ведь и без того вижу, что тоска у тебя третья космическая. — В полутьме кухни она попыталась рассмотреть выражение его лица. — Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего особенного. Что в нашей жизни может случиться? — пожал он плечами.
— Не лги, Лукин, ты этого делать не умеешь! — Анна встала, подошла к мужу. — Неприятности в институте?
Он отвернулся, искоса посмотрел сквозь запотевшее стекло.
— Знаешь, с тех пор, как мы переехали в квартиру твоей тетки, у меня странное ощущение. Такое чувство, будто отсюда должен быть виден Дом правительства на набережной, а посмотришь — его нет. Это раздражает…
Лукин взглянул на жену, она стояла, выжидательно сложив руки на груди. Из кармана пиджака он достал сигареты, закурил. Сизый дымок струйкой потянулся в форточку.
— Вот уж действительно странный день… На службе все до чертиков надоело, пошел домой пешком через Каменный мост… — Он стряхнул в пепельницу не успевший еще нарасти пепел. — Представляешь, дохожу до середины и вдруг вижу: на месте бассейна храм Христа Спасителя… Стоит весь белый и только будто струится в дымке дождя. Потом как-то вздрогнул всем телом, и центральный купол начал страшно так крениться и проседать. Как при замедленной съемке, но только в полной тишине, понимаешь, в полнейшей! Если бы звук взрыва, и то было бы легче… — Он поднес к губам сигарету, коротко затянулся. — Стою, не могу в себя прийти от увиденного, вдруг за спиной скрип тормозов. Обернулся — у тротуара огромная иностранная машина, а из нее вылезает такой плюгавенький типчик. Лицо губастое, сковородой, волосики на плеши серенькие и суетные манеры филера, но зато в моднейшем костюмчике и при перстне. А за ним красивая статная женщина в собольем манто, только почему-то небрежно, по-торгашески накрашенная. Я стою смотрю, а этот плешивый мне так небрежно ручкой: «Пошел, пошел… Что уставился, новой России не видел? Ну так смотри!» И женщину вперед подталкивает. Я посторонился, но только гляжу, а она вовсе и не в соболях, а в каких-то опорках и ватнике, поверх которого грубо так, булавками, шкурка зверька приколота. Плешивый этот вместе со своей машиной куда-то сгинул, а женщина обернулась и смотрит на меня из-под повязанного на лоб платка, смотрит и молчит, а в глазах-то скорбь. У меня внутри все как-то разом перевернулось, дыхание перехватило, и так стало больно, и так тошно, прямо хоть в петлю, и чувство такое, будто виноват я перед ней!..
Лукин еще раз жадно затянулся, загасил окурок. Анна молчала, жалость в ее взгляде мешалась с усталостью: так смотрят на близкого, но безнадежно больного человека.
— А в остальном, прекрасная маркиза… — он подмигнул.
— Лукин! Что ты с собой делаешь, Лукин? Ведь ты себя убиваешь. — Анна провела ладонью по его щеке. — Господи, кто бы знал, как я устала от твоего самоедства и фантазий! Все люди как люди, а тебе на свете не живется. Ну скажи мне — что с тобой происходит?
— Что? — Лукин задумался, посмотрел на жену. — Ничего. Наверное, устал быть человеком…
Отстранив Анну, он вышел в коридор, вернулся с видавшим виды портфелем.
— Давно хотел сделать тебе подарок. — Лукин поставил портфель на стул, щелкнув замками, достал завернутый в бумагу плоский прямоугольник. Сняв упаковку, он прислонил картину к вазе на столе, отступил в сторону. На обрамленном куске картона замерли в изысканных позах два розовых танцующих фламинго. — Вот, вместо нашего абстрактного натюрморта…
Затаив дыхание, Анна смотрела на картину.
— Послушай, у меня сейчас такое чувство, что все это уже было… И эти птицы, и этот дождливый день за окном. Лука, милый мой Лука, что же с нами творится? — Анна подошла, прижалась к мужу. — Неужели все лучшее уже позади? Я чувствую, мы отдаляемся друг от друга, ты куда-то уходишь. Что будет с нами дальше?
— Будем жить, — Лукин полуобнял жену за плечи. — В силу отсутствия альтернативы…
— Ты все шутишь! Иногда мне кажется, что ты совсем не изменился, все так же ждешь от жизни чуда. Не надо, Лука, не жди, когда чудо не приходит, бывает очень больно…
