Невинность
На экране: интерьер загородного дома, рога серны и оленя, чучела птиц на стенах, но все очень изысканно. Дама играет на скрипке, господин аккомпанирует ей на фортепиано. Пожилой мужчина, в элегантном костюме на этот раз сидит с другими гостями в одном из глубоких кресел и слушает. Через некоторое время по сцене непрерывным потоком начинают тихо идти люди в дорожной одежде и с багажом.
Далее на сцене: игрушечная железная дорога, которую построил пожилой мужчина, теперь вдруг стала довольно большой, в первую очередь — деревенька. Она, так сказать, пропорционально увеличилась, так что самое большое здание — возможно, это церковь, — выросло на несколько метров, соответственно увеличились и другие постройки. Люди, идущие через сцену, иногда должны пробираться между постройками. Зато каркас пожилого мужчины наоборот — уменьшился, так что теперь он оказался зажатым в нем, как в детском креслице.
Пожилой мужчина
(женщине, которая снова стоит рядом с ним в дорожном костюме и с чемоданами):
Это же больше не Земля! Наши могилы в лесу будут разорваны корнями. В заснеженных хижинах, где мы греем друг друга, пустота высотой в метр, бурлящая вода над нашими головами. Субстанция, через которую мы, устремив напряженный взгляд в пропасть, позволяем гнать нас, измученных земляными работами. И все же она служит нашему временному воодушевлению. В спорте мы — украшение своей жизни. Демонстрируем себя другим. Но мы имеем на это право, только если вернем себе и свою глубинную суть — этот залежавшийся товар наших собственных лавок, где мы наконец-то купили его. Но она больше не подходит к нашей холеной внешности. Теперь спорт стал нашим настоящим смыслом, а не труд. Из нас вырастают причудливо сконструированные аппараты, и мы сражаемся, чтобы уберечь себя друг от друга. И чтобы победить. Никогда не скатываться по склону друг возле друга, только при параллельном слаломе! Лучше друг за другом! Время, что начинается и проходит, лишено этого! Самое сокровенное, что есть у противника — его свистящий воздух — царапает нам щеку. Мы всё забываем в своей деревне из дощатых хижин, обнесенной частоколом из лыж. Это наш мир. Как только мы выходим в жизнь, на свет, мы должны сразу же заставить считаться с собой, изощренная мольба, молитва о скорости, упакованной в водонепроницаемую одежду. Мы глубоко впечатываемся в свой материал. Эта почва уверенно держит нас. Природа! В городе даже при самых осторожных шагах техника хрустит под ногами, а мы все еще чувствуем себя чужими среди газонокосилок и оросительных установок. Мы преувеличенно долго смотрим в кружку со светлым пивом, затем нас осеняет, и ловко привязав блестящее будущее к крышам наших автомобилей, мы снова отправляемся в путь. Поехали! В городе расходуют нас, на природе мы расходуем самих себя. Жирные бумажки и пустые бутылки знаменуют возвращение домой, так как нас торжественно встретили, сняли с нас обертку и потом выкинули. Призывают каждый день продолжать занятия спортом! Какое сокровище в нас сокрыто, нам известно, конечно, еще не во всех подробностях, и мы вечно должны шагать все дальше, пестро и радостно. Мы живем и радуемся, и тут появляется атомная бомба или вышедшая из строя электростанция, которая может стать нашей головной болью! Нам не нужно ни то, ни другое, нас и так добьют автомобили.
Женщина открыла свой чемодан, роется в нем и что-то ищет. Говоря следующую речь, она вытаскивает дирндль, оценивающе прикладывает его к себе и потом начинает медленно раздеваться. Дирндль она кладет рядом, чтобы надеть его. Пожилой мужчина начинает дергаться в своем каркасе, пытаясь освободиться. Женщина некоторое время сидит в нижнем белье.
Женщина:
Есть и кое-что похуже, чем взорвавшаяся электростанция — увечный эмбрион в капсуле материнского тела. Может, это собственная болезненная сущность заставила его стать таким неестественно маленьким! Он должен оборвать свою песню и исчезнуть. Все мы хотим оставаться благополучными и благодатными и поздравлять себя с нашими красивыми голосами, которыми мы поджигаем себя на вертеле. Или обрушиваем команды на головы собак в лесной чаще. Все до тех пор, пока картинку с нами не вырвут из юмористических журналов, и нам со своими накрашенными губами и высушенными феном волосами не придется заглянуть солнцу в лицо. Достаточно сказать себе, что кто-то выиграл соревнования по скоростному спуску, как тут же приходится оговориться — там внизу уже был кто-то в прошлом году, да и впредь там каждый раз будет кто-то другой! Человек, у которого мы можем отвоевать его веселую сторону, а другую он может оставить себе. В конце концов, и его шутки имеют право поднимать волны в суматошных купальнях, в бассейнах удовольствия, где отвратительные конферансье шлепают себя по ляжкам и пускают струйки из своих писюнчиков. Гостиничным вечером при гостиничном пожаре, бранящиеся от дурной радости глотки — звон стаканов смешивается с лесом. Крики все громче, как будто нам можно потихоньку уже чувствовать себя, как дома. Господин окружной начальник вступает во владение действительностью. Прелат, припасший себе в охотничьем домике красивых женщин. Не даром он одарен многими заслуживающими любви достоинствами. Пышногрудые любезности, которые рыскают с рыком неподалеку от его церкви, рвутся с поводка, брызжут слюной в намордник, потирают руки и, разбивая стаканы и зубы, бросаются на Новое. Сей муж разбросал миллионы под своими колесами и миллионы расположил к себе! В том числе глав земельных правительств и министров — эту осязаемую, громогласную действительность — когда они грохочут по лесным дорогам своими тяжелыми, твердокаменными тушами, когда они опускают рога и трубят в самих себя, чтобы их услышали повсюду. Они хотят вызвать резонанс. Внимание, сейчас взорвется сама оболочка! Вокруг обрывками облаков летают засаленные бумажки. Они притаились на земле, но кровью-то вместо них истекают другие! Вручается секретный конверт, отправленный чрезвычайным австрийцем. По траве катятся трупы, стонут благородные ели, и уже из уважения ко многому прекрасному, что еще в них помещается, властелины земли, эти славные малые, блюют на опушке леса. Им преподнесли и женщин, они не сдерживают себя, кричат под ними, как будто они тоже относятся к бытию. С трудом стоя под слоем жира, тела стонут при разгрузке их подвод. Природа сильна, потому что она красива без украшений. И она принадлежит этим людям! Произносят заклинания, чтобы они, эти обладатели земли, могли существовать вечно, и, передавая из рук в руки, держат друг перед другом небо и глубочайшую бездну, словно распятие перед демоном. Они заклинают самих себя вечно существовать и защищать природу от любопытных. Эти простаки только разрушали бы чудесное. Им нельзя ничего давать в руки, это пойдет им лишь во вред. Снегоходы трудно ремонтировать, и они не отличаются ходовыми качествами. Бедные люди в своих лачугах! Интуиция подсказывает мне, что они представляют собой не далекое, а приближающееся! И, к сожалению, приближаются, в большинстве своем, не лучшие их представители. Как смехотворны их одежды! Они — подкаблучники. Прелат склоняет женщин к грациозным движениям, легкое церковное облачение прилипает к нему. Это лишь придает обаяния такому искреннему человеку. Как приятно смотреть, как он танцует, лакомится и ластится! Да, это кое-чего стоит! Но и природа стоит того, чтобы еще подразнить людей на краю обрыва и завалить женщин. Скачущие косули смотрят невинными глазами. Этот священник растратил всего-то несколько миллионов своего монастыря, и теперь всё указывает на него, а люди получают доказательства и, поворачиваясь к нему, кричат: «Прощай навсегда!». В постельных сражениях он — тяжелая артиллерия,
[15]
и его везде рады видеть, если вообще видят. Он явно хочет произвести впечатление своим внедорожником, настоящий мачо. Меркнет свет в кронах деревьев, стволы становятся непрозрачными, за ними притаились одеревеневшие, вопиющие вязанки национальных костюмов. Связанные по нескольку штук,
[16]
они облегчаются. Родные, дородные. А мы начинаем ощущать приближение чего-то, приближение дня. Такое тихое событие здесь просто не годится!
