Это вид нагрузки, который разбегается под ногами Эдгара, как лесной пожар, время несётся по своему руслу навстречу будущему, но не гасит человеческий огонь; и теперь, подожжённые смутным ужасом, ноги Эдгара ускоряются всё сильнее. Они скользят, как будто водный лыжник хочет ускользнуть от лодки, а та его тащит и держит на воде; если бы он отпустил фал, он неизбежно опустился бы, отверженный, отвергнувший и собственный спортивный снаряд. Так что Эдгар держится на ногах и даже пытается, извиваясь, развить ещё большую скорость. Внизу уже река, её шум можно было бы расслышать, не будь уши переполнены музыкой ветра, которая не может наступить на горло собственной песне и выйти проветриться в тишину. Белая рука как бы ненароком выскальзывает из земли и грабастает доску; она пошла бы в дело, на изготовление муз. мебели, думают, чай, нижние, из неё бы проповедовалось воскрешение — какое утешение! — причём в режиме нон-стоп, в начале каждого часа, пока мёртвые не упадут на колени и не взмолятся о покое. Но ангелы уже разосланы по магазинам КИКА и ИКЕЯ, чтобы подыскать новый громкоговоритель, которого они и сами будут бояться пуще того света. Они ведь всегда должны делать то, что скажет Он, а Он что ни скажет, то Слово, то Сын: он уходит, как ему было заповедано, вместе с мёртвыми, через эту дверь. Эта дверь — Эдгар, он вне времени, только не знает этого. Непокорные в отчаянии цепляются за него, но бог бьёт их по рукам. Если бы им удалось хоть немного отклонить доску с курса, Эдгар сошел бы с орбиты, и космос бы встал. Но на сегодня ему удалось увернуться, путь был не такой длинный. Хорошо, что не забрался выше. Нижестоящие не сориентировались вовремя и не засекли время; когда он стартовал, потому что от секундомера не отведено провода заземления. Самое последнее лицо, перед последним поворотом лесной дороги, которую Эдгару полагалось пересечь пешком, не успело даже показаться из свежезапечатанной земли. Эдгару показался лишь рот, но это мог быть и подорожник, усталый лист. Да, засыпанная щебёнкой дорога — опасность, и Эдгар должен спрыгнуть с доски, взвалить её на плечо и пешком перейти на ту сторону, чтобы оставшийся участок до ручья проехать уже не спеша. Через порог запруды двухметровой высоты, возникший, когда дорогу вырывали взрывом из чрева матери-скалы, никто бы не смог перепрыгнуть на доске, не сломав себе шею. Но отчего поникли эти непокаянные травы, как лошадиные чёлки, — неужто в них запуталась пара-тройка мыслей? Может, это даже чело — можем мы применить этот образ? Существа, которые пострадали, хотят, чтобы их снова привели в порядок, и сверху упала благодать, спустился Эдгар Гштранц, взметнув вверх волосы, как хороший навильник сена.
Вот катится Эдгар, пусть слабый, но ясный голос в хоре темноты, через которую блуждает путь. Но что-то там впереди сидит и внушает Эдгару и всем нам страх. Не те ли это странные странники устроили привал, да ещё так близко от спрятанной в горах гостиницы? Что они там доедают, чтобы не принести с собой домой? Трое мужчин средних лет, чьи голоса уже, кажется, больше не поднимутся, поскольку между ними воцарилась полная тишина. Мужчины, Эдгар видит это, подъезжая ближе, расположились наподобие предгорья перед пансионатом и что-то делят между собой. И молча едят его. Сало и хлеб? Колбасу или сыр? Неужто молодой спортсмен, так туго затянутый в своё несколько затянутое по времени трико, должен сам стать их пищей? Неужто ему предначертано это? Чтобы он принёс им в зубах, как собака, себя самого? Как палку, на которой жарится его человеческое мясо? Человеческий пластик, который в качестве начинки втекает в пустоту творения, но не в состоянии её заполнить, поскольку огонь мечется по всем ходам высокомощных печей (с тремя и восемью муфелями!), рыщет по всем углам, ищет, не упустил ли он кого; огонь течёт, чуть ли снова не превращаясь в воду, в своего заклятого врага. Если бы успеть её заморозить, так и время остановилось бы; что бы тогда стали делать бедные привидения, которые так тянутся к нам? Трясущиеся пальцы уже тянутся к Эдгару, его уже высматривают размытые черты лица, всё так пылает, что дороги не видно, потому что мёртвые напоследок ещё и сами раздули огонь.
Лес здесь уже поредел. Лиственные деревья, с их более светлой зеленью, перемешиваются с елями. Эдгар приближается в своём почти полёте, бросает, превозмогая страх, а может, для того, чтобы его парализовать, свой беглый привет серьёзным мужчинам, словно горсть семечек, которые тут же начнут выклянчивать себе побольше света, чтобы из них что-то вышло. Привет неловко спрыгивает с трамплина, молодого человека, но потом выправляется, элегантно наклоняется к лыжам и, сгруппировавшись, воспаряет вверх, на мгновение замирает в воздухе, пронизанный солнцем, и с громким хрустом приземляется почти что на стол, где он немедленно предлагается гостям. Свою сервировочную доску он зажал под мышкой, сейчас он снова встанет на неё для преодоления последнего участка, это уже почти не стоит делать, но раз уж у него так хорошо получается… В особом развороте, на котором его пенис под трико опять твердеет и на нём, как на острие скалы, на мгновение вспыхивает солнце, Эдгар, сияя, вскидывает руки вверх, как полтора крыла (одна рука обвила доску). Итак, спортсмен упругим шагом хочет пересечь дорогу, и тут трое мужчин встают, с почти извиняющимся жестом, как будто хотят пригласить Эдгара в неприбранную комнату и предпочли бы его, скорее ради него, чем ради себя, приковать к ручке двери, спиной к комнате. Мускулы ног Эдгара работают как поршни, они врубаются в щебёнку и тут же снова отталкиваются от неё. Молодой человек мускулирует через дорогу, ширина которой не больше двух с половиной метров, ну трёх, откалиброванная ровно под один тяжёлый лесовоз, — он идёт и идёт, пересекая её, но никак не может пересечь. Он снова и снова заносит ногу, пот заливает лицо, он задыхается, семя его замерло в восхождении и смотрит, почему так раскидало органы в этом кипящем котле, пора убавить газ.
Группа походников застыла. Картонные фигурки, которые лишь опираются на природу, но разительным образом не принадлежат ей. Они, хотя Эдгар уже совсем близко к ним, различимы неотчётливо. Но ведь ещё совсем не темно! Как будто кто-то прошёлся по их чертам ластиком, но стёр не всё. От многого остались лишь очертания, но это те самые недавние мужчины, вне сомнений, Эдгар идентифицирует их по одежде. Лица у них на выброс, только мимо пройти. Но почему тогда Эдгар не катится дальше, мимо водички, которую беззастенчиво брызнул навстречу ему один из мужчин? Как будто поливал из шланга тротуар перед кафе, с улыбкой на лице. Что-то холодное, от чего, вообще-то говоря, должен был бы подниматься пар, пометило дорогу из щебёнки тёмным меандрическим узором, — холодная жидкость, брызнувшая из одного походника, который даже шаловливо помотал своей брызгалкой из стороны в сторону, чтобы узор проявился лучше. Остальные походники оставались по левую руку, в кажущейся темноте. Ручеёк вытекал лишь из одного, и как в нём могло поместиться так много? Эдгару казалось, что мужчина уже давно бы должен опростаться, но его водица всё продолжала укрощать пыль, прибивая её. Парень выкладывался полностью! И черты его всё больше смывались, по мере того как он исходил на воду; казалось, он хотел расстаться со своей жизнью, расставаясь со своей мочой и зёрнами своего семени, — мы успеем состариться на несколько лет, а для этого мужчины пройдут лишь секунды. Остальные два туриста, казалось, с интересом следили за этой игрой природы. Вместе с тем они отделились от своего товарища, с которым они были смешаны. Не встречалось ли мне это лицо на портрете в газете, в разделе сплетен, не один ли это из сынов божьих? И его коллеги, которые потоптались в этом источнике ногами, перемешав сок с пылью в кашу, из которой снова могли возникнуть новые люди, если бы только наши фотоаппараты были со вспышками молний, которые искрой подожгли бы прах земной. Ручеёк наконец иссяк, створожился, как свернувшееся молоко, а его породитель лишился всех своих черт. Я далека от того, чтобы порочить роды только потому, что эту работу выполняют женщины, но всё же мужчина здесь производил нечто необычное! Всю эту запеканку, целый род людской, способный вытеснить нас всех, он выпустил в трубу гор! Что произошло? Несчастный случай в горах, хотя горы, собственно, были отсюда удалены и заново восстановлены там, напротив? Многочисленный, многоплатёжный гость прав! Что это за люди? Таинственно стоят они рядком. Их глаза бегают, перебегая с места на место, а теперь схватили Эдгара за шиворот.
