Машина с шумом мчится по шоссе, отчаянно пытаясь вырваться из поля действия радара: водитель блеск! Его отец — только молчок! — важный член в Восьмёрке египетских богов, которую водитель как раз имел в виду проверить, когда мотор вдруг начал запинаться. С шипением вырывается пар.
с жестом бессильной угрозы деревья приглушают жар их поспешного гостя. Рука, протянутая из Нигде, из тумана, затаскивает в цель животное, загнанное собаками. Существо в баварском платье гонит из земли по наезженной колее, по вырытым и больше не засыпанным могилам духа, да, природа объявила себя здесь хозяйкой, стерев с лица земли резинкой всё, что там было нацарапано раньше. Водитель машины вдруг останавливается — лошадь, которая испугалась, и сама не знает чего. Просто удивительно, как приборы, которые сейчас заглядывают во внутреннюю жизнь его транспортного средства, стреножили все эти лошадиные силы тонкими путами и сощурили сигнальные глазки. Нет масла? Нет топлива? Испустила дух? Может, ночной странник чего-то хочет пропустить, что хочет пить, но будет выпито само? Или сам куда-то хочет заглянуть? Кто там идёт снизу, духовный род с эвакуатором для спасения? Столько вопросов — и ни одной открытой мастерской. Ночь специально создана для водителя автомобиля. Она была произведена для него, спортивного водителя, чтобы руль мог подцепить на рога немного мяса. Кризисы, что разрастаются в ночи до нечеловеческих размеров и создают очарование ночи, без этого царил бы вечный день. Не знаешь, то ли разлучишься, то ли помиришься. На скорости приходится решать, хочешь ли ты растормозиться, только потому, что снял последнюю рубашку, извините, это сейчас было ниже поясной линии языка, проходящей по Майну! Темнота спадается, как плохо разбитая палатка. Водитель медлит в своём квадрате, смотрит на часы приборной панели. Неужто он останется сегодня без праздника, без женщин, как назло сегодня, только потому, что его машина остановилась? Со временем он, конечно, займёт своё место среди оленей и орлов, но вначале он возьмёт своё в другом человеке, да постройнее, пожалуйста, помоложе и, как в нашем случае, пограциознее.
Вдруг, единым махом, туман отпрянул вверх, и ночь решила в пользу ясности. Спокойно выжидает притихший мотор, ему-то что, он под крышей капота. Искатель приключений у ключа зажигания чувствует сполна исполненным свой долг, который состоит в том, чтобы приблизиться к интимной сфере женщины и не спугнуть её: он целый вечер играл в теннис, в спортивном комплексе, сооружённом районной общиной для того, чтобы таких людей, как он, вместе с их кровавой пеной убрать с улицы и поместить в ледник, чтобы когда-нибудь потом они снова смогли войти в землю, над которой надругались, уже в качестве удобрения. И чтобы новые потомки, которые будут какими угодно, но только не стыдливыми, подобрав подолы до неизведанных высот, в свою очередь смогли посеять себя в бедную основаниями почву — ритуальная жертва, которая с мясом вырвет у нас средства на алтарь дорожного строительства. Этот необузданный водитель не даст запрячь себя никакой уздой. В клубном здании у подножия гор ему услужили едой. А половое общение долго копило его, отрывая от себя и во всём себе отказывая. Он, кстати сказать, был здесь лишь проездом к своему элегантному отелю; это крошечное местечко он должен был оставить в стороне, объехав его по другой дороге, но что-то, кажется, нашло на его автомобиль, чем смогла удовлетворить себя поперечная рулевая тяга. В таких местах героям обетованы одинокие женщины, но они пока скромно держатся поодаль. Против такой машины ни одна не устоит. Может, они ждут танца, деревенских радостей, какой-нибудь собственности, которая принадлежит S-классу или тому, кому принадлежит сберкасса. В таких местах всегда отыщется пара-тройка соломенных вдов, которые скучают и встретят тебя с открытым сердцем. Водитель глядится в зеркало над пассажирским сиденьем и расстёгивает ворот рубашки. Исполинский автомобиль тем временем засел основательно. Деревья отбрасывают от себя листву. Чу, какой-то звук. Вы слышите, будто собака сбилась на неверный след, который ей приходится брать снова и снова. Водитель причуивается, а потом отвечает глухим воем, который много лет назад услышал на кассетном магнитофоне и теперь непроизвольно выделил, как секрет, выступивший на поверхность из лёгкого пореза рядом с дыркой для сигареты. Что-то начинается — вроде родов. Оно себя не знает, но выступает. Антенна выдвигается и, если бы могла, разбила бы вдребезги дорожную радиостанцию «Австрия-три», музыку, способную дважды убить любого путешественника, и этого тоже. Его хрупкий черепок разлетится под страшным ударом на осколки костей, в то время как жилы его тоски ещё немного протянут. В этот выжидательный ночной дозор неведомо откуда погружаются сенсоры постороннего присутствия, из которого неожиданно брызжет яркий жизненный сок, такой свежий, будто его выжали из глянцевых журналов. Этот сок по-домашнему осел в белых гольфах женщины, которые по праву и по леву одинаково не держатся. Теперь эта нечистая сила, которую когда-то звали Карин Френцель, расправится только на пастушеском шампуре незнакомца, который, правда, искал совсем другое стадо или хотя бы одну отбившуюся кроткую овечку. Чтобы стать счастливой, этой пожилой женщине с её жизненными запросами и выделениями пришлось податься подальше от всего человеческого, туда, где мужчина, охранник арсенала в утоптанной кроссовками примерочной модерна, извлечён из освещенной ниши новейшей модели, этот знаток гимнастических залов интимного, которому во время подглядывания в замочную скважину по ошибке оторвало страсти. Но красивые картинки ему остались. А тут откуда ни возьмись приползает существо, лес вздыхает и принимается учащённо дышать, как будто он Лесси, и откуда он берёт на это силы? У него же листва на ладан дышит!
Пахучий след тянется ближе к транспортному средству, след, помеченный изотопами. Исследуемая, двойняшка Карин Френцель, чей живой, хоть и жуткий, оригинал как раз в это время склонился в обеденном зале над преклонного возраста матерью, заглядывая ей в рот, не застряла ли там в горле кость, которая бы выдала бульдожью хватку этой женщины. Ещё один, последний обзор линий жизни, и вот это безобразие женщины пересекает правую сплошную, которая указывает машине путь. Лишь когда сплошная пропадает, замечаешь, что сбился с пути. Смотри, не попадайся на глаза дорожному смотрителю! — но вот и он недоглядел, пустил её на территорию истории, которая, скорее, пространство истерии.
Пахнет старой побелкой и грязной мочалкой, пропитавшейся кровью. Эту мочалку уже не отстирать. Назойливые, радостные краски рассчитаны на женщин и детей, и вот уже их тела шлёпают по мостовой, пластыри которой милосердно прикрывают собой несколько ран. Каждый встречный получит доступ к женским кризисам, если выставит их на обзор между мушкой и прицелом, — нет, этот пример неподходящий, и тот тоже. Ну и не надо, пуля приглашена для размещения в этом яблочке, в мякоти, чтобы снова выиграть парочку людей; гектолитры крови, стекловидное тело, вымя, тканевая жидкость отовсюду утекают, как их удержать? (О воинах, убитых на войне, ведь никогда не скажут, что они «утекли», они крепились до последнего, и их тела — подобие того же образа!). А женщины? Как они потешно бросаются прикрыть собою маленьких детей, которые ещё жиже, чем они; это не затушевать даже на телевизионной картинке, хоть она и плоская, как тарелка, которую хотят наполнить. Туда можно навалить сколько хочешь еды. История временами тоже женственна, да, у нас, у дам, ведь каждый месяц своя история, которой мы предаёмся, пока способны. Но мы должны себя немного сдерживать плотиной, я считаю. Всякий, кому не лень, может нас выжать, если он зайдёт в цветочный магазин, чтоб навязать своей обожаемой куда большую тягость, или в ювелирный магазин, чтобы навесить ей на шею ещё больший груз.
