Большинству все это уже известно, потому что все они читатели и зрители. Пьяная киноактриса, за которой скоро потребуется пригляд, а пока она еще сама за себя в ответе, стоит перед хозяйским зеркалом и расцарапывает себе лицо специальным электрическим прибором. Ей уже прожигали кожу лазерными лучами против старения. Но не бойтесь, любви это не помеха, она живет где-то глубже! Король универмагов, в котором она живет и который на ней женат, углубляется в жаркое. Он зажигает в душе жены лесничего тайное беспомощное пламя. Он — ее очаг, галерея во внутреннем дворике ее тела. Он подчеркнуто высоко ценит ее кулинарное искусство, которое, подобно горячему абажуру струит над столом свой свет. Он еще не слышал, как она играет на пианино. Никто не сжалится над хозяйкой, которая, как угасающий звук, отбрасывает на пол отсветы своего пламенного усердия. Бедные ее ноженьки. Кстати, киноактрису скоро наверняка стошнит. В чашке дробится жидкость, которая во время подъема по узкой деревянной лестнице остывает и тяжелеет. Кое-что вежливо отодвигают в сторону. Все посыльные живут в гостинице. Это очень мило. Трофеи в виде рогов каких-то овцеподобных животных — для украшения и питья — водопадом струятся по стенам. Головы карпатских медведей и муфлонов уже засунуты в багажники «мерседесов», капли крови вприпрыжку скатываются на дно фирменных автомашин. Кровь давно застреленных зверей, которые даже после смерти остались при своих владельцах, пузырится, дополняя полное безобразие этого мертвого дома. Вся свора скоро уляжется спать, а завтра, подозреваю, конечно, вновь пробудится. Находятся люди, которые помогают ей подкрепить силы. Жена лесничего считает свой дом какой-то священной базиликой, но эта базилика лишь временная, сиюминутная палатка для таких вот василисков, разбивающих зеркала силой своего взгляда. Завтра они все уедут. Завтрак спокойно ждет в холодильнике. Соседи ищут себе огорчений и в большинстве своем благополучно их находят. Сквозь слезы пялятся они через забор. Не делая скидки на малолетних и на их совсем иначе распланированные жизни (однако и здесь действующим лицом становится автомобиль, возникающий повсюду, где тропа жизни не слишком крута и не слишком камениста), они рассказывают своим детям о вежливости инакомыслящего по отношению к своему кредитору и о том, какой косой угол существует между бытием и неимением.
Актриса идет, держась за стенку, и поспешно сосет из бутылки. Ей ведь даже принадлежит остров, а далеко не всякий человек есть остров. Ей совершенно ни к чему так выпендриваться, многие до сих пор помнят, откуда она в один прекрасный день появилась, из ничего, и в этом месте пришлось как следует поискать, чтобы такую найти. Да, она существует в действительности!
Какая-то продавщица универмага, в муках, отвернув лицо, пунцовое от смущения, вот уже третий раз за час проходит в своем новом костюме мимо этого лесного форта — дома лесничего. Капли пота стекают за воротник блузки из чистого шелка. А внутри, в доме, король универмагов уютно, по-домашнему, развалился, прислонившись к стене. Каждый, кто хочет, может к нему присоединиться. В его универмагах короли — это покупатели, продавщице эту мысль внушили давно, когда она была еще ученицей продавца. Эти тщедушные членистоногие, на которых совершенно нельзя положиться — от них одни огорчения (сегодня они покупают зеленые вязаные жилетки, а завтра им такие уже не нужны) — и которые тут же разбегутся, если отнять у них положенные им две распродажи в год. Дело обстоит так: король универмагов и есть король, одно его драгоценное имя об этом неоспоримо свидетельствует. Он ведь своим покупателям начальник, он заботится о том, чтобы у них было все, что они хотят. Он до крайности озабочен их благом, их блаженством. С молчаливым мужчиной, с этим лесничим, он сейчас ведет серьезные беседы о состоянии леса. Мастер своего дела (присмотр за зверями, уход за деревьями) наказан штрафной курткой из грязно-зеленого сукна. Ему придется пропустить несколько обходов своего участка. Он осторожно ощупывает ногой почву. Здесь — его стихия, ему выпало счастье кое-что возразить своим критикам. Никто не сердится. Король универмагов стал на время таким же человеком, как и я. Погода заботит его не меньше, чем источники государственного финансирования, он весь сосредоточен на этой теме. Он всегда умеет целиком сконцентрироваться на одном деле. Словно копыто, прикасается он сейчас к земле, с пронзительной, хорошо разыгранной покорностью. Погода в любом случае сильнее меня, признаёт он. Лесничему и раньше временами попадались такие люди, оторванные от человечества бесчисленными банковскими операциями. Тем временем на берегу озера строится личная часовня. У зрителей в глазах темнеет от этого надгробного монумента: чего только не построишь, когда денежки есть. В минуту смерти король универмагов порадуется, что у него есть такая часовня. Ярко белеют в лесу звериные косточки, а в погребах таится роскошь их вин. И во всей своей природой дарованной жизнерадостности и живости среди ветвей деревьев засели дети, пытаясь заглянуть сверху в сад лесничего, а зимние птицы уже кружат над их головами. Посторонним вход запрещен. Со всех сторон вход преграждают полиция и личная охрана. В саду только что стреляли по мишеням. Теперь и в них кто-нибудь выстрелить может! Наблюдателям, которых прогоняет и спугивает авторитетная рука, остается только бежать обратно, к своим собственным мрачным секретам, туда, где над очагом томится и скворчит их тоска. Хозяйка молотит кулаком по стволам: лишь ей одной, пусть и в приглушенном варианте, довелось наблюдать, как бесчинствует в ее комнатах актриса. Неиссякающий доход деревенских людей нескончаемым потоком течет мимо угодий лесничего. Все заботятся о чужих делах, чтобы превратить их в свои, но со своими собственными делами они никогда не справятся, они даже церковный-то налог не в состоянии вовремя заплатить. Озверев, судорожно дергаясь, как те, кем всегда пренебрегают и никогда не кормят досыта, владелица табачного киоска заводит спор не на живот, а на смерть с женой железнодорожника о цвете платья у какой-то королевы. Этот спор — дорога с односторонним движением, и результат неясен. Теперь они разбрелись по своим кухням и стали сами себе королевами.
Шофер уводит обеих овчарок на очередную прогулку, переведя их через посыпанную гравием дорогу. Его хозяйка, предпринимательша, выдрессировала его так, что он весь нацелен на величие приказа, которого ждет в любую минуту. Случившиеся на дороге сельские жители приветствуют собак, как освободительную армию, внезапно все почему-то именно на примере этих собак начинают понимать тварей и их досадные желания. У них теперь в хлеву и одной-то коровы не найдешь ни у кого. Затюканные деревенские собаки, кошки и уж подавно — свиньи (в темных загаженных клетушках, в которые животные еле втискиваются) не достойны защиты деревенских жителей, ведь сами-то они, не имея самостоятельного дохода, защищены только своими пенсионными выплатами. Позже шофер сможет заказать себе в трактире жареное мясо с луком и, как человек, много всякого повидавший, стать предметом всеобщего внимания. Позади него зияющая прорва деревни выплевывает все новых и новых мужчин. Но не такие уж они и новые сами по себе. Их жены понапрасну оголяются у себя дома, чтобы отвлечь своих мужей от мысли отправиться в пивную. Как всем им понять тот свет, который исходит от дома лесничего? Как только они хотят его ухватить, он просачивается у них между пальцами, сквозь которые они на всё смотрят. Потом жены садятся перед телевизором, чтобы всё рассмотреть вблизи и устыдиться. Их единственное завещание — это их потомство, которое словно произошло от простейших земных форм. Эти водительницы одноколейного транспорта, мужья у них ведут себя гораздо более многоколейно! Покупают все новые цацки, чтобы нацепить их сверху на глупые крышки своих двигателей. Они кричат, чтобы лучше видеть и чтобы видели их, но уже слишком поздно, и они с размаху врезаются в твердое подножие своей домашней горы, прямо перед въездными воротами, и кровь хлещет у них из носу. И тем не менее каждый день все видят их опять. Предпринимательша, зевая, разминает себе ноги и руки с помощью гимнастического упражнения, которое можно выполнять прямо за письменным столом. Красивая, как платье, идет она к забору. Она стоит там, как внезапный освежающий выстрел в утреннюю рань, который, вспыхнув, разрывает день на две половины. Она управляет действительностью и ее доходами, но — как бы это получше выразить — ей не хватает трубопровода, ведущего к ней самой: то есть у нее моющееся тело, но кожа плохо переносит воду (страх растаять?). Эта женщина совсем не такая громада, как, к примеру, та продавщица в своем новом костюме. О предпринимательше мечтают клерки в своих комплексных бюро, где они проводят все свое время, постоянно озабоченные все новыми инструкциями, которые приложены к их хобби. Потому что в свое личное свободное время они оживают. В свое свободное время они вживаются! Вживляют в себя бутерброды с колбасой. В их женах сущность женской притягательности им никогда не открывается. Лесоруб, красивый, как в кино, исполнитель своей собственной роли, протягивает руки к этой женщине. Она представляется ему истинной и осязаемой, как лик Мадонны в церкви. Какая благодать эти обои в изящных цветочках, которые можно взять самому, протянув руку (нужно только знать меру, чтобы не преступить границы целого). Эрих сразу предлагает себя, он хочет поехать наверх, на луга. По-серьезному-то он места не займет и весит не тяжелее снежинки на капоте. Женщина смотрит на него — а почему бы и нет? Ей, пожалуй, все равно — подумаешь, еще одно пятнышко на коже лица. Зато у него есть исполнительный орган.
