А я просто применил на деле знание, почерпнутое в путешествиях в бездонный колодезь: возлюби другого до такой степени, чтобы принять даже его глупость. Ответить насилием на насилие, использовать правило: око за око, зуб за зуб — значит лишь умножить зло, хуже того, возвести зло в закон. Ответить любовью на насилие — значит погасить насилие, ибо в противном случае перед носом насильника возникает зеркало, в котором отражается его ненавидящее, перекошенное, уродливое лицо. Брат же увидел лицо любви и бежал.
— Замолчите все и оставьте меня наедине с Иешуа.
Они подчинились и оставили меня с матерью. Она бросилась мне на шею и долго плакала. Я нежно обнимал ее, зная, что слезы зачастую предшествуют словам откровения.
— Иешуа, мой Иешуа, я ходила слушать тебя, и меня охватило беспокойство. Я перестала понимать тебя. Ты постоянно говоришь о своем отце, повторяешь его слова, но ты ведь так мало знал его.
— Мама, отец, о котором я говорю, есть Бог. Я спрашиваю его совета, когда уединяюсь для размышлений.
— Но почему ты говоришь «мой отец»?
— Потому что он мой отец, как и твой, как отец всех нас.
— Ты говоришь общими словами. Ты даешь общие советы. Ты говоришь, что надо любить всех, но ты хоть любишь свою мать?
— Совсем нетрудно любить тех, кто любит тебя.
— Ответь. Без общих слов! Ответь.
— Да. Я люблю тебя, мама. И сестер, и братьев. Но еще больше надо любить тех, кто нас не любит. Даже врагов.
— Тогда наберись сил, поскольку врагов у тебя будет множество! Ты понимаешь, куда идешь? Какую жизнь уготовил себе?
— Моя жизнь меня не интересует. Меня интересует жизнь вообще. Как с ней быть. Я не хочу жить ради себя и умирать ради себя.
— Как! У тебя нет своей личной мечты?
— Никакой. Я только свидетельствую. Я сообщаю другим то, что нахожу в своих размышлениях.
— Другие! Другие! Подумай вначале о себе! Ты приводишь в отчаяние свою мать. Я хочу, чтобы тебе удалась собственная жизнь!
— Мама, в глубине себя я нахожу не себя.
Она снова заплакала. Но это были уже другие слезы; в них было больше согласия со мной.
— Ты сходишь с ума, Иешуа.
— Сегодня у меня есть выбор между путем хорошего безумца и путем плохого плотника. Я предпочитаю быть хорошим безумцем.
Она рассмеялась сквозь рыдания. Слезы матери делали меня уязвимым. И я поспешил покинуть Назарет.
Неприятности начались с моими первыми чудесными исцелениями.
Я не знал, какие из дел моей жизни сохранит будущее, но не хотел, чтобы распространился слух, который уже мешает мне, которым опутаны мои ноги: мне не нужна репутация чудотворца.
Вначале я совершал чудеса, даже не отдавая себе отчета. Взгляд, слово могут лечить. Об этом известно всем, и я не первый целитель на земле Палестины. Я в детстве наблюдал за ритуалом, когда Нафанаил, деревенский целитель, являлся к больным. Надо потратить время, собрать всю энергию и целиком посвятить себя страждущему. Иногда даже впитать в себя его боль. Любой может исцелять, и мне тоже пришлось исцелять. Да, я касался ран, да, я выдерживал наполненный болью взгляд. Да, я проводил ночи у ложа умирающих. Я садился рядом с увечными и пытался руками передать им часть силы, которая кипит внутри меня; я разговаривал с ними, я пытался отыскать выход их страданиям и приглашал их молиться, искать колодезь любви в себе самом. Те, кому это удавалось, чувствовали себя лучше. У других не получалось. Конечно, я видел вставших паралитиков, прозревших слепцов, пошедших обезноженных и хромых, переставших гнить прокаженных, излечившихся от кровотечений женщин, заговоривших немых, очистившихся от демонов безумцев. Именно они остались в памяти. Но были забыты те, кто остался прикованным к ложу, ибо ни я, ни они не сумели добиться результата. У меня нет никакой силы, кроме той, которая обычно помогает распахнуть дверь, ведущую к Богу, в душе каждого человека. И даже эту дверь я не в силах распахнуть в одиночку, мне требуется помощь.
Я был вынужден спрашивать каждого больного:
— У тебя есть вера? Спасает только вера.
Вскоре все перестали обращать внимания на мой вопрос. В нем видели лишь формальность. Ко мне бросались, как коровы на водопой, ничего вокруг не видя.
— Вы лечите кожные болезни?
— А болезненные кровотечения?
Мне задавали вопросы, словно торговцу лекарствами: а у вас есть такой-то товар? Я отвечал:
— У тебя есть вера? Спасает только вера.
Тщетно. Меня превращали в кудесника. Мне не удавалось им объяснить, что чудеса не возникали из ничего, что в них был заложен духовный смысл, что они требовали двойной веры, веры больного и веры целителя. Мне посылали бездельников, неверующих, но, даже при неудаче с девятью пациентами, десятый раздувал мою славу до невиданных размеров.
Я не хотел заниматься целительством. Я запретил ученикам приводить ко мне больных. Но как устоять перед истинным страданием? Когда хилый ребенок или бесплодная женщина лили передо мной слезы, я все же пытался что-то сделать.
Недоразумения множились. Я ни с чем не мог справиться. Мне приписывали чудеса, не имевшие ничего общего с моими исцелениями. Кто-то видел, как я умножал хлеба в порожних корзинах, наполнял вином пустые кувшины, загонял рыб в сети. Все эти вещи случились, я сам наблюдал их, но они должны были иметь естественное объяснение. Не раз я подозревал в обмане даже своих учеников… Ослепленные страстью, они способны, как любой нормальный еврей, преувеличивать в рассказах; но они преувеличивали даже в делах. Не они ли заговорили первыми обо всех этих чудесах? Не сами ли наполнили кувшины вином? Не приписали ли мне с множеством преувеличений счастливое появление косяка рыб в Тивериадском озере? Я не могу доказать, но подозреваю их. Но в чем их упрекать? Они — обычные люди, люди земли, они восхищены мною, они обожают меня и должны защищаться от наших противников, оправдываться перед своими семьями. Они читают нашу историю глазами своей страсти. Они хотят убеждать, а когда кто-то хочет убеждать, истинная вера и обман идут рука об руку. К некоторым истинам в моих речах они добавляют мелкую ложь: почему бы не воспользоваться дурными аргументами, когда не действуют добрые? Разве важно, что это чудо состоялось, а это — нет! Виноваты верующие, те, кто хочет быть обманутым.
Наша жизнь изменилась. Когда нас не преследовали несчастные и поисках чуда, нас донимали фарисеи, священники и учители Закона, считавшие, что отныне меня слышит множество ушей. Священники не воспринимали моей манеры говорить, моего способа уходить в глубины души, чтобы встретиться там с моим Отцом и вернуться с запасом неистощимой любви. Они верили лишь в писаные законы и подмечали все, что меня заставляла говорить вера, восставая против формального соблюдения обычаев. Несколько раз я исцелял в субботу, я ел в субботу, я работал в субботу. Экая важность! Суббота для человека, а не человек для субботы. Я оправдывал себя и оправдывал своих близких, но результат был один: я говорил только о любви, а плодил тысячи врагов.
