— Это ты про мужа, что ли, нах, — уточнил Павлов у Ольги. — А, отец, это она, что ли, про тебя? — Но его вопрос остался без ответа.
Ольга продолжила:
— Бегала, следила, разговоры слушала, совсем голову потеряла. Стала одеваться, как Лена. Сначала из любопытства, потом, чую, легче мне от этого становится — успокаивает меня, я как будто мысли ее сразу знаю, тревога моя уходит враз, да и нравилось представлять себя такой свободной, желанной, красивой — царицей Коламска.
— Дурочка моя, — отец Пантелеймон ласково погладил жену по голове, наклонился и поцеловал ее в макушку, — да я ж только тебя одну всю жизнь люблю.
— Знаю-знаю, может, и правда напридумывала я это все.
— О-о-о-о… — медленно потянула Виктория. — Здесь, похоже, доктор нужен.
— Все вы — Сальваторес — с прибабахами, — подал свой голос Женя.
В ответ на его замечание сидевший до этого тихо Павлов вскочил и заорал на него:
— Молчи, придурок, тебя вообще сюда никто не звал, нах. Танцуй отсюда!
— Тихо, тихо, Павлов. Мы и правда все немного того, — согласилась Катя. — А ты, Женя, помолчал бы, а то мы и твое поведение обсудим.
— Комсомольское собрание, что ли? — огрызнулся он.
— Э… Точно, нах, — развеселился Павлов, — ты ж, отец, у нас комсоргом в классе был.
— Тихо вы, демоны! — прикрикнул неожиданно священник. — За правдой пришли — так дайте ж человеку сказать! Ей и так нелегко. Говори, Олечка.
— Я после смерти Лены, ой, извините, Кати все эти игры забросила, а прошлой осенью она опять объявилась да в дом пришла. Из ада или из Москвы, только почуяла я обман. Лену — не Катю. Разнервничалась. Ну и опять переодеваться Леной стала и успокоилась понемногу. Мне ж ничего про подмену-то известно не было. Ну пропала Катя — да и черт с ней. А тут явилась. Слава богу, что хоть не Катя.
— Господи милосердный, что ж ты несешь такое, Олечка! — Священник в ужасе посмотрел на жену.
— Сбрендила, похоже, попадья, нах.
— Надо было через Петелино ехать — бригаду прихватить, — вставила Вика.
— Оля, ты почему радуешься, что не Катя выжила, а я? Чем она-то тебе не угодила? Оля? С наследством, с переодеванием все понятно уже. Ты объясни нам вот что — ты Катю, что ли, сбила?
Повисла напряженная тишина, было слышно, как гудят лампы накаливания. Я.
За столом сразу стало как-то шумно, все выдохнули, завозились. Григорий от неожиданности вскочил, потом снова сел. Отец Пантелеймон несколько раз перекрестился, читая про себя молитву и шевеля губами.
— За что? — удивился Женя. — Из-за денег, что ли?
— Нет. Она была чудовищем, хоть и сестрой мне.
— Господи, да она просто больная! — Григорий в негодовании закричал. — Господи, прости ее! Катя была святая!
— Притворялась ваша Катя! — прорвало Ольгу. — Вы все как будто слепые. Да, красивая была. Да, молодая, искрилась, пенилась, танцевала волшебно, только гнилая изнутри была — душа у нее смердела.
— Оля, хватит, не позорься, — грустно прервал свою жену священник.
— А я не позорюсь — я правду говорю! — почти закричала Ольга. — В чем святость-то ее была? Ноги в клубе задирать? В казино торчать? Наркоту жрать? Ребенка от кобеля прижить?
— Прекрати! — не выдержав, закричал отец Пантелеймон.
— Да! Чуть не загубили душу ее! — Григорий снова вскочил со своего места. — Павлов, да, Женя, да…
Не важно, кто губил, — важно, что Господь сберег ее, дал шанс — дитя дал, а самое главное — поверила она, раскаялась, чистой стала — сильной такой! Вы б видели, какие она камни ворочала. Зимой, когда Аньку родила. И ни про кого дурного слова не сказала ни разу, даже когда от ломок загибалась. Мы с ней так любили друг друга, а ничего между нами грязного не было — ни разу. Святая она была. А ты, Ольга, просто больная. Вот.
— Больная — может быть. — Ольга тоже вскочила и заговорила, с каждым словом становясь все увереннее и спокойнее. — Душа у меня не спокойная — все болит за кого-то. Я и за Катю переживала — жалела ее. Зря. Пряталась она в монастыре, сына хотела родить — силы копила, отомстить хотела всем за унижение, очень хотела. Даже роды преждевременные у себя вызвала, а там девочка. Опять ее надули. Вот уж тогда совсем разозлилась святая ваша, поклялась отомстить всем вам — всем, кто здесь за столом сидит. Правильно вы собрались — в полном составе. И тебе, мой благостный, тоже, знал слишком много.
— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Павлов, — что-то больно складно нах для больной.
— Обычный бред, — скептически дала определение Виктория.
— Ой, Виктор-Вика, извините, — обратилась к ней Ольга, — вас это все вроде как и не касается.
— У нее ребенок Кати, то есть Лены, наверное, ну, то есть моя дочь, — попытался объяснить Женя.
— Нет, ну я его щас вырублю нах. — Павлов повернулся всем корпусом к Жене. — Опять вылез — Моисеев недобитый.
— Если Катин ребенок, то не факт, что ты, Женя, отец, — сказала Ольга.
— Может, хватит этой чуши? — окончательно разозлился Григорий. — Она же просто больна.
— Нет, пусть говорит нах, — заявил Павлов.
— А тебя, Григорий, расстроить хочу, — обратилась к нему Ольга. — Не ругалась Катя правда, с детства мама отучила. Всю злобу свою, всю обиду на мир — в дневник выливала, весь он — с последнего лета — ядом пропитан. А не спала она с тобой, потому что не нравился ты ей — старый, занудный, лысоватый доктор. Святая… И жену твою она придушила из чистой ревности к Женечке любимому. Еще и в Лену переоделась, чтоб — кто увидел — на нее подумал.
— Так это у вас семейное — с переодеванием, нах, — осклабился Павлов.
Гриша, нервно, в голос засмеялся:
— Ким задушила Катя… Я ухожу из этого цирка! А член Жене тоже Катя отхватила?
— Конечно. С этого-то все и началось, — парировала Ольга.
— Жена моя, твои обвинения очень серьезны. Если ты сейчас испугалась, обманываешь нас и валишь все на покойную — это очень-очень плохо, — попытался образумить бунтарку поп.
— Валит-валит нах. — Павлов все больше веселился.
— Где улики? Доказательства? — по-деловому спросила Виктория.
— Ах да, простите, — опомнилась Ольга, — у нас же суд. Совсем забыла, сейчас принесу.
Она отошла от стола и пошла в соседнюю комнату, вслед ей стал подниматься Павлов:
— Сбежит, я за ней нах.
— Сиди, Сашка, я сам. — Отец Пантелеймон вышел вслед за женой.
— Оба сбегут. — Павлов большим пальцем руки махнул себе за спину.
Катя была настроена скептически:
— Нет у нее никаких улик — блеф это.
— Какие улики? Это абсурд. — Григорий все еще злился. — Бедняга просто свихнулась от ревности и жадности.
