– Значит, это твоих рук дело?
– А ты сомневаешься?
– Нельзя было просто сделать так, чтобы у машины Генриха отказали тормоза, например? Или сбросить кирпич ему на голову?
– Обижаешь, – рассердился баритон. – Такое любой человек может устроить своему ближнему. Тормоза повредить, выстрелить или подрезать. Царские забавы – иного рода. Ты попробуй поразить врага силой своего гнева! Чистого, незапятнанного применением подручных средств! Лучшее оружие то, которое невидимо. Генрих умер, а у закона нет ко мне никаких претензий. Представляешь?
Лавров представил. Ему было страшно даже подумать, какие последствия может иметь способность убивать, не оставляя улик и следов. Никто, нигде и никогда не будет чувствовать себя в безопасности. Разве что Плутон перестанет гневаться. Но похоже, он не отличается терпимостью и смирением.
– Впечатляет? – самодовольно осведомился владыка загробного мира.
– Ага.
Будничный тон разочаровал Плутона. Он ожидал бурного восторга или на худой конец смятения и ужаса. Пленник не порадовал его ни тем ни другим.
– Скучный ты, братец. Видно, сказывается черепно-мозговая травма. Что мне с тобой делать, ума не приложу, – посетовал баритон. – Отпустить, что ли?
– Куда отпустить? Я же мертвый.
– Совсем ты плох, бедняга. Встряхнись! Давай повеселимся напоследок.
– Разве в аду веселятся?
Плутон пригорюнился. Ему хотелось развлечься, а пленник не проявлял желания составить ему компанию.
– Чего ты скис, парень? Подумаешь, умер? С кем не бывало?
– Ладно, уговорил, – согласился Лавров. – Что можешь предложить? Банкет? Девочек? Сауну?
– Да что угодно, – оживился Плутон. – Ты только скажи, я вмиг исполню. Хочешь, мои девочки тебе канкан спляшут? Не хуже, чем в «Мулен Руж». Знаешь, какую оперетту знает весь мир? «Орфей в аду» Оффенбаха! Не в раю, заметь. Под эту музыку отборные красотки парижского кабаре поднимают юбки, закидывают ножки и показывают нам свои кружевные панталоны. Ха-ха-ха-ха! Это же вечный праздник, мой друг!
– Я тебе не друг.
– Друг, враг, какая разница? Все двойственно. Взять, к примеру, любовь. По-твоему, это добро или зло?
– Добро, – не подумав, брякнул Лавров.
– Но стоит ей вмешаться, и друг может оказаться врагом, а враг – другом.
Роману пришел на ум Генрих. Неужели смерть настигла того по причине ссоры с Балычевым? Фактически Плутон признался, что это он убил доктора. Значит, он и есть Балычев?
Приступ боли исторг из груди сыщика стон. Владыка загробного мира тут же среагировал:
– Тебе плохо? Мне известно лекарство от твоей болезни.
– Черт с тобой. Зови своих девочек. Будем смотреть канкан.
– Знаешь, зачем Орфей спускался в царство мертвых? Он пришел за своей возлюбленной Эвридикой, но не сумел спасти ее. Видишь ли, на обратном пути Орфей усомнился, идет ли за ним Эвридика, оглянулся и тем погубил ее. Слабак! Его ведь предупреждали: «Не оглядывайся назад!»
– Не оглядывайся назад… – повторил Лавров. – Хороший принцип.
– Тебе известно, как погиб Орфей?
– Остался с Эвридикой?
– Если бы! – захохотал Плутон. – Его отпустили с миром, хотя он и оскорбил недоверием самого владыку подземного царства. Несчастный был однолюбом и не смотрел ни на кого, кроме своей Эвридики. Этим он оскорбил вакханок, жаждущих его ласк. «Вот он, ненавистник женщин!» – вскричали они и окружили Орфея, бросая в него камни и метая тирсы
[3]
. Так и забили до смерти сладкоголосого певца. Гляди, как бы и тебя не постигла та же участь.
Это было последнее, что услышал Лавров, проваливаясь в забытье…
Москва
– Я сделала, как вы сказали, – возмущенно бросила Дора, усаживаясь в то же кресло в той же гостиной с сиреневыми шторами. – Никому легче не стало! Наоборот.
– Это только кажется, – возразила Глория. – Гнойник вскрывать больно, но порой необходимо. Вы правильно поступили.
– Я думала… думала… – гостья судорожно вздохнула, всхлипнула и расплакалась. – Зря все это! Они не простят меня! Я потеряла Генриха, потеряла родителей. Зачем я вас послушала? Много лет я хранила свою тайну… и не собиралась раскрывать ее никому. Вы меня вынудили! Вы…
Слова обвинения застряли у Доры на языке. Она захлебнулась слезами и раскашлялась. Достала черный платок. Даже носовые платочки у нее были траурные.
– Я не могу так… – простонала она сквозь кашель. – После всего, что… что…
– Уезжайте из Москвы. Отправляйтесь в Париж, в Лондон, на Мальдивы… куда угодно. Лишь бы подальше отсюда.
Дора заливалась слезами, кашляла, сморкалась. Она забыла, зачем пришла в эту прохладную сумрачную квартиру на Шаболовке. Напротив нее сидела красивая и странная женщина в лиловом платье с глубоким вырезом. Что-то говорила ей…
Дора не хотела слушать. Она всеми силами отталкивала от себя правду. Она привыкла жить во лжи и чувствовала себя комфортно. Правда вырвала ее из уютного гнездышка, свитого самообманом, и бросила в бурное море без спасательного жилета. Дора отчаянно барахталась, пытаясь удержаться на плаву.
– Вы сами хотели избавиться от проклятия, – напомнила ей хозяйка квартиры.
– Вы считаете, я избавилась?
– Теперь вы перестанете наказывать себя.
– Я осталась совсем одна… родители отвернулись от меня. Они не могут меня видеть.
– Это пройдет, Дора. Хроническая болезнь требует длительного лечения. Дайте время матери и отцу успокоиться. Дайте время себе осознать случившееся. Не ищите любви, забудьте о замужестве. Положитесь на волю обстоятельств.
– У меня… есть надежда все исправить?.. Нет, не то… не то! Я хочу счастья, понимаете?.. Хочу, чтобы меня любили…
Глория молчала. Дора догадалась, что кроется за этим молчанием, заломила руки и помертвела.
– Значит, вы советуете уехать?
Ее визит пришелся некстати. Глория как раз думала о Лаврове. Казалось, она беседовала с посетительницей, но на самом деле ее сознание блуждало в темном туннеле. Шершавые каменные стены, кривой потолок, грязный пол, сырость…
Она с трудом удерживала внимание на Доре. Та кусала губы, понимая, что вопрос исчерпан и ей пора уходить. Но медлила, надеясь на чудо. Вдруг эта бесчувственная дама сжалится над ней и пообещает, что наконец-то Дора получит все, о чем мечтала.
