Цапля, которую они обнаружили в самом начале, уже затихла и перестала дёргаться. Видимо, каждая из птиц билась до последнего, пытаясь вырваться на свободу, — их полураскрытые крылья были неловко вывернуты наружу, а длинные шеи и лапы застыли в странном, неестественном положении.
Смерть ещё не успела наложить на них свою тлетворную печать. Некоторые из птиц казались сероватыми от налипшей грязи, но изначально белые перья и пух оставались нетронутыми. Даже чайки с чёрной каймой на крыльях сверкали белизной своего оперения.
Белые птицы… От их белизны ещё горестней сжималось сердце. Особенно при виде цапель, чья грациозная стать, казалось, говорила: вот оно, зримое воплощение полёта, его живая суть, его душа!
И — нейлоновая леска… Не пеньковая, не хлопковая, не льняная нить, а искусственное синтетическое волокно, тонкое, прозрачное, прочное. Продукция нефтехимической промышленности. Перед глазами у Сёдзо, словно наяву, возникли сверкающие серебром башни нефтеочистительного комбината, опутанные паутиной таких же серебристых труб. А позади них высятся сияющие белые громады токийских небоскрёбов…
— Недаром мне мерещилось, будто в воздухе висит множество каких-то белых клочьев. Я не догадался, что это — птицы, но сердце так и захолонуло, — в ужасе проговорил мальчик. — Давайте перережем леску и похороним их.
— Это не так-то просто. Их тут видимо-невидимо. Да и не до каждой можно дотянуться, — ответил Сёдзо. В глубине души он считал, что лучше ничего не трогать. Всё вокруг словно говорило ему: скрывать этого нельзя, — по крайней мере, вы, трое, должны это видеть!
Исполненный жизни лес на поверку оказался пристанищем смерти. «Остров мечты», куда заманила Сёдзо девушка, сперва посадив его на мотоцикл, а потом в резиновую лодку, обернулся не сказочными кущами, в которых обитают на свободе птицы, звери, рыбы и насекомые. Это был образчик новой природы, в которую уже успели внедриться и нефть, и железо, и бетон, и вспененный полистирол, и пластик.
Сёдзо дёрнул за конец лески, обвившейся вокруг чайки, висевшей на высоте его вытянутой руки. Мёртвая птица качнулась, словно тряпка, которую отжали и, не расправив, повесили сушиться, а вместе с ней закачались не только соседние ветки, но и ветви дальних деревьев. Леска оказалась на удивление длинной. Но с какой бы силой ни дёргал за неё Сёдзо, она не думала рваться и лишь впивалась ему в пальцы.
Внезапно из самой гущи деревьев со сплетёнными тонкими ветвями донёсся странный, незнакомый голос. Вернее, даже не голос, а какой-то клёкот, похожий не то на дикий смех, не то на отчаянные рыдания, и было трудно понять, кто издаёт эти леденящие кровь звуки — человек или птица.
Раздвигая ветки, Сёдзо с мальчиком бросились туда. В глубине зарослей, где ветви деревьев и лианы ещё теснее переплетались между собой, образуя плотный шатёр, стояла девушка, а прямо у неё над головой раскачивалась прекрасная мёртвая цапля с полураскрытыми крыльями.
Расставив руки в стороны, девушка совершала ими волнообразные движения, покачиваясь корпусом из стороны в сторону. Несмотря на ленту, волосы её были растрёпаны и усыпаны крошевом сухих листьев, к плечу кожаной куртки прилипла тонкая паутина, полусапожки покрылись пылью. Затаив дыхание, Сёдзо с мальчиком молча взирали на неё.
В деревьях на насыпи снова тревожно заголосили цапли. Солнце стояло в зените и светило ярче прежнего, и только фигуру девушки окутывала непроницаемая пелена мрака. Раз от разу её движения становились всё более быстрыми и неистовыми. Косметика у неё на лице почти совсем стёрлась. Она смотрела на подошедших не то чтобы отсутствующим, но каким-то отстранённым взглядом и, судя по всему, не видела их. С губ её по-прежнему срывались сдавленные стоны. В какой-то момент черты её исказились гримасой боли, она опустила веки, словно погружаясь в сон, а затем вдруг сверкнула глазами и сквозь стиснутые зубы резко и внятно прошипела: «Ш-ш, ш-ш».
Меньше, чем в метре от мёртвой цапли находилось чашеобразное гнездо, в котором лежало два красивых голубоватых яйца чуть мельче куриных.
Сёдзо бросило в дрожь.
— С твоей сестрой часто случаются такие… — понизив голос, заговорил он, но мальчик не дал ему закончить.
— Она мне не сестра, — сказал он.
— Что значит «не сестра»?
— То есть она мне сестра, но не настоящая.
— Значит, у тебя есть другая сестра, настоящая?
По бледному лицу мальчика пробежала судорога.
— Да нет, это она и есть.
Не произнеся больше ни слова, мальчик подошёл к гнезду и взял в руку яйцо, но, вскрикнув, тотчас положил его на место.
— Оно холодное. Жутко холодное. Птенцы тоже погибли.
Девушка замолкла. Её движения утратили прежнюю стремительность. Затем, словно обмякнув, она опустилась на колени, уронила руки и медленно повалилась наземь.
13
В этой части леса обильно произрастали кустарники наподобие форситии и олеандра, с торчащими прямо из земли ветками, не оставляя места, где можно было бы свободно положить человека. Сёдзо поднял девушку за плечи, мальчик — за ноги, и они перенесли её под дерево, уложив на подстилку из наспех сорванной травы — сухой и свежей вперемешку.
Девушка лежала с закрытыми глазами, бессильно распластавшись на земле, но дыхание у неё было ровным, и пульс прощупывался. Сёдзо потрогал ладонью её лоб — он был горячим, но не настолько, чтобы заподозрить сильный жар.
Сёдзо с мальчиком сели друг против друга в головах у девушки, не сводя глаз с её лица.
— И часто с ней такое случается? — шёпотом спросил Сёдзо. — Я имею в виду внезапную потерю сознания.
Мальчик отрицательно покачал головой.
После падения с мотоцикла в тринадцатой зоне она тоже какое-то время неподвижно лежала на земле, и всё же, несмотря на темноту, Сёдзо чувствовал, что в её теле пульсирует жизнь. Позднее она сказала, что всего лишь симулировала обморок. Сёдзо не мог разглядеть её лицо под шлемом, но если даже она тогда и потеряла сознание, то, скорее всего, ненадолго.
Сейчас картина была совершенно иной. Да и состояние, в котором находилась девушка, трудно было назвать обмороком в привычном понимании этого слова. Сёдзо даже казалось, что в данном случае речь идёт не столько о потере сознания, сколько, наоборот, о предельной, выходящей за обычные рамки его остроте. Когда волчок вращается на предельной скорости, узор на нём как бы смазывается, становится неразличимым. Нечто подобное произошло и с её сознанием — не замутнение, а разогрев до критической точки…
По ту сторону насыпи находилось море, но ни плеска волн, ни шума проплывающих мимо кораблей не было слышно. Время от времени с деревьев наверху доносились пронзительные крики цапель, а потом вновь воцарялась тишина, ещё более глубокая и концентрированная. Если что-то и нарушало её, то лишь чуть внятное жужжание вьющейся над землёй мошкары. Послеполуденное солнце светило в полную силу, и душный, пряный запах растений растекался в густом, знойном воздухе.
