Стоило поднять голову, как на глаза сразу же попадались висящие повсюду тела мёртвых цапель. Кое-где в кронах деревьев виднелись и их гнёзда — некоторые были пусты, в других лежали яйца. Голубовато-зелёные и гладкие, как изысканный фарфор, они пленяли своей красотой и в то же время заставляли сердце замирать от жути.
Хотя всё вокруг, за исключением лежавшей под деревом девушки и густых зарослей кустарника, было залито ярким солнечным светом, в атмосфере чувствовалось что-то зловещее.
Сёдзо легонько похлопал девушку по щекам. Никакой реакции не последовало.
— Думаю, с ней будет всё в порядке. Пусть ещё немного полежит… Непохоже, чтобы она сильно ушиблась, — сказал он. Ничего другого не пришло ему в голову.
Внезапно веки девушки дрогнули, и она зашевелила губами. Сёдзо с мальчиком склонились над её лицом.
— Тяжело, тяжело… — простонала она, — умирать в подвешенном состоянии. — Судя по всему, она говорила не о себе. — А яйца по-прежнему ждут…
Голос её звучал по-стариковски хрипло и тоскливо.
Потом, без всякого перехода, она воскликнула своим обычным высоким голосом:
— Ну же, давай! Жми на полную! Давай, гони! Ну же!..
Глаза девушки оставались закрытыми, но мускулы лица напряглись, и она со скрежетом стиснула зубы.
Однако в следующее мгновение кровь медленно отхлынула у неё от лица, веки и губы застыли в неподвижности, дыхание стало почти неслышным. Черты её заострились и приобрели незнакомое выражение. Она чуть приоткрыла веки и закатила глаза.
Сёдзо немедленно обхватил пальцами её запястье — пульс явно прослушивался, но лицо утратило всякое выражение и сделалось похожим на маску с пустыми глазницами. Или, точнее, на лицо манекена.
«Где-то я уже видел это лицо», — подумал Сёдзо, но в этот миг маска ожила, дыхание девушки стало более глубоким, брови наморщились, и к ней вернулось прежнее страдальческое выражение.
Сёдзо изо всех сил старался не обнаружить перед мальчиком своего смятения, но у него предательски затряслись колени. Неужели человек настолько сложен, что может вот так совмещать в себе несколько разных обличий, голосов, темпераментов, сознаний?! Несколько разных сил, попеременно вторгаясь в тело и сознание этой девушки, манипулируют ею по собственной воле. С самого начала Сёдзо уловил в ней какую-то странную, тревожащую неопределённость. При свете дня она менялась до неузнаваемости, очертания её фигуры становились зыбкими, а на лице появлялось безжизненное выражение. В темноте же она как будто оживала, в ней закипала какая-то невероятная, просто-таки дьявольская энергия.
«Однако тут нет ничего такого, что свидетельствовало бы о ненормальности или неустойчивости именно её натуры, — вдруг с какой-то пронзительной ясностью понял Сёдзо. — Видимо, это свойство изначально присуще человеческой природе. Взять хотя бы меня. Всю жизнь я старался представать перед окружающими в каком-то одном образе, с одним и тем же лицом и голосом, но при этом отнюдь не считал, что это и есть моё единственное, подлинное „я“. Тем не менее, я всеми силами цеплялся за этот привычный образ, не допуская, чтобы сквозь него проглянула какая-нибудь другая сторона моей индивидуальности. И делал это не только для того, чтобы завоевать симпатию или доверие окружающих, и не из одного лишь страха потерять работу, а с ней — и средства к существованию. Просто в реальном мире действуют некие неписаные правила, и мне вбили в голову, что „жить“ — означает следовать этим правилам. Но тот, за кого я себя выдаю, отнюдь не исчерпывает моей сути. Это лицо и этот голос не принадлежат моему истинному, „я“».
Сёдзо крепко сжал простёртую на траве руку девушки, незаметно оказавшуюся в его ладони. Её рука внезапно похолодела и несколько раз резко дёрнулась, как будто в судороге.
Ещё совсем недавно Сёдзо решил бы, что перед ним — обыкновенная психопатка, но теперь он видел в девушке родственную душу. Он чувствовал это всем сердцем. С тех пор как Сёдзо забрёл на искусственную землю, он попал в сферу действия каких-то неведомых сил, сотрясающих и пронизывающих его. И сейчас он ощущал себя развалиной, пришедшим в негодность манекеном…
Внезапно он поймал на себе пристальный взгляд мальчика. Впрочем, нет: тот смотрел не на Сёдзо, а как бы сквозь него на что-то происходящее у него за спиной. Вид у мальчика был отрешённый, рот слегка приоткрыт, и только глаза сверкали, как у кошки в темноте.
Сёдзо обернулся и посмотрел назад.
Лес утопал в лучах послеполуденного солнца. Парной, пропитанный прелым запахом воздух колыхался и мягко струился прозрачными волнами. Всё вокруг обрело такую удивительную ясность, что можно было рассмотреть каждый отдельный листочек, каждую прожилку на нём. И вот, ни с того ни с сего, очертания древесных стволов и ветвей гротескно исказились, как будто Сёдзо увидел их через плохо отшлифованное стекло. Но в остальном картина оставалась прежней. «Видимо, это из-за лесных испарений, — подумал Сёдзо. — Или просто у меня устали глаза».
— Куда ты смотришь? Что ты там увидел? — раздражённо спросил он, повернувшись к мальчику.
Было душно и тревожно, как при резком перепаде атмосферного давления. Мальчик не ответил. Возможно, он не слышал обращённого к нему вопроса. Но глаза его ещё больше округлились.
Девушка шевельнулась. Её рука, лежавшая в ладони у Сёдзо, несколько раз конвульсивно вздрогнула.
— Умрут… Все умрут… Истлеют… — простонала она.
Сёдзо поспешно наклонился над ней, но она опять впала в забытьё.
Сёдзо вновь оглянулся назад.
Леса там уже не было, он рухнул — и не в результате землетрясения или урагана, а при ясном солнечном свете, — беззвучно и медленно опустился на землю, подобно тенту, из-под которого внезапно вытащили подпорки. Всё это выглядело так, как будто стволы деревьев внезапно утратили способность стоять, ветки — удерживать на себе листья, листья — простираться в воздухе, а кудрявые лозы — виться.
Сёдзо был не в силах вымолвить ни слова и лишь ошеломлённо смотрел по сторонам. Пальцы девушки в его ладони напряглись, словно в отчаянной попытке за что-то ухватиться.
Лес рухнул, но при этом деревья не треснули, не сломались, их коричневая кора оставалась такой же шершавой, листья — такими же изумруднозелеными, ветки — такими же гибкими и упруги ми, — просто они утратили объём и, словно тени, легли на землю, не превратившись, однако, в однородную массу. В воздухе не было видно ни клубящейся пыли, ни разлетающихся во все стороны листьев. Лес не перестал быть лесом, не исчез, не подвергся распаду — он всего лишь потерял свои привычные очертания. Но в нём сохранились те же запахи, та же способность поглощать солнечный свет, та же глубокая тишина, в нём по-прежнему, а может быть, даже с ещё большей силой ощущалась жизнь.
Лишившись формы, лес и его обитатели не лишились своих свойств. Белые шляпки грибов были по-прежнему скользкими от слизи. В земле по-прежнему копошились насекомые. Змей по-прежнему можно было узнать по извивам глянцевито-коричневой в чёрную полосу или тёмно-серой в яркую крапинку кожи; ящериц — по быстрому промельку: вот она пробежала где-то рядом, потом замерла на мгновение и снова юркнула куда-то вбок.
