Мы ответили, что не хотим. Кэтрин встала и ушла в кухню. Бобби поднялся и пошел следом. Слов не разобрать, но он определенно продолжал задавать вопросы. Вэлери пристально смотрела в пол. Кэтрин и Бобби пробыли в кухне довольно долго. Вдруг Вэлери подняла голову и начала со мною разговаривать. Она говорила очень быстро и нервно.
– Вэлери, – остановил ее я, – нам не нужно разговаривать, нам можно и не говорить.
Она снова опустила голову. Потом я сказал:
– Эй, парни, что-то вы долго. Вы что – полы там натираете?
Бобби засмеялся и ритмично застучал ногой по полу.
Наконец Кэтрин вышла, Бобби – за ней. Кэтрин показала мне свой сэндвич: арахисовое масло на хлебце с ломтиками банана и кунжутными семечками.
– Смотрится неплохо, – сказал я.
Она села и начала есть. Стало тихо. Так некоторое время и оставалось. Затем Бобби произнес:
– Ну, нам, наверное, пора…
Они ушли. Когда закрылась дверь, Кэтрин взглянула на меня и сказала:
– Только ничего не думай, Хэнк. Он просто пытался произвести на меня впечатление.
– С тех пор как я его знаю, он со всеми женщинами так поступает.
Зазвонил телефон. Бобби.
– Эй, дядя, что ты сделал с моей женой?
– А что случилось?
– Она просто сидит и все, у нее полный депрессняк, даже разговаривать не хочет!
– Ничего я с твоей женой не делал.
– Я ничего не понимаю!
– Спокойной ночи, Бобби. Я повесил трубку.
– Это был Бобби, – сообщил я Кэтрин. – Его жена в депрессии.
– В самом деле?
– Кажется, да.
– Ты уверен, что не хочешь сэндвича?
– А ты можешь сделать такой же, как себе?
– Еще бы.
– Тогда съем.
40
Кэтрин осталась еще на 4 или 5 дней. Мы вступили в такой период месяца, когда ебаться ей было рискованно. Я терпеть не мог резинок. У Кэтрин была какая-то предохранительная пена. Тем временем полиция отыскала мой «фольксваген». Мы поехали туда, куда его загнали. Он был цел и неплохо сохранился, если не считать севшего аккумулятора. Мне его оттащили в голливудский гараж, где все привели в порядок. Попрощавшись напоследок в постели, я отвез Кэтрин в аэропорт на своем синеньком «фольке» ТРВ469.
Отнюдь не счастливый мне выдался день. Мы сидели, особо не разговаривая. Потом объявили ее рейс, и мы поцеловались.
– Эй, все видели, как эта юная девушка целует старика.
– Плевать…
Кэтрин поцеловала меня еще раз.
– Ты на самолет опоздаешь, – сказал я.
– Приезжай ко мне, Хэнк. У меня хороший дом. Я живу одна. Приезжай.
– Приеду.
– Пиши!
– Напишу…
Кэтрин вошла в посадочный тоннель и скрылась.
Я дошел до стоянки, влез в «фольксваген» и подумал: вот что у меня еще осталось. Какого черта, не все потеряно.
Он завелся сразу.
41
В тот вечер я запил. Без Кэтрин будет нелегко. Я нашел кое-что, ею позабытое: сережки, браслет.
Надо вернуться к пишмашинке, подумал я. Искусство требует дисциплины. За юбками любой козел бегать может. Я пил, думая об этом.
В 2.10 ночи зазвонил телефон. Я допивал последнее пиво.
– Алло?
– Алло. – Женский голос, молодой.
– Да?
– Вы Генри Чинаски?
– Да.
– Моя подруга обожает, как вы пишете. Сегодня у нее день рождения, и я пообещала позвонить вам. Мы так удивились, когда нашли вас в справочнике.
– Я в нем есть.
– Так вот, у нее сегодня день рождения, и я подумала, славно будет, если мы к вам в гости заглянем.
– Ладно.
– Я сказала Арлине, что у вас там, наверное, женщин полно.
– Я затворник.
– Так ничего, если мы подъедем?
Я дал им адрес и объяснил, как найти.
– Только вот еще что. У меня кончилось пиво.
– Мы привезем вам пива. Меня зовут Тэмми.
– Уже третий час.
– Пиво мы найдем. Декольте творит чудеса.
Они приехали через 20 минут с декольте, но без пива.
– Ну, сукин сын! – сказала Арлина. – Раньше всегда нам давал. А сейчас, кажись, обдристался.
– Ну его на хер, – сказала Тэмми. Обе уселись и объявили свой возраст.
– Мне тридцать два, – сказала Арлина.
– Мне двадцать три, – сказала Тэмми.
– Сложите их вместе, – сказал я, – и получусь я.
У Арлины волосы были длинными и черными. Она сидела в кресле у окна, расчесывая их, подправляя лицо, глядя в большое серебряное зеркальце и болтая. Очевидно, на колесах. У Тэмми было почти совершенное тело и свои длинные рыжие волосы. Она тоже втухала по колесам, но не так сильно.
– Это будет стоить тебе сто долларов за жопку, – сказала мне Тэмми.
– Я пас.
Тэмми была крута, как большинство девок чуть за двадцать. Лицо акулье. Я невзлюбил ее сразу же. Они ушли около 3.30, и я лег спать один.
42
Два утра спустя, в 4 часа, кто-то стал ломиться мне в дверь.
– Кто там?
– Рыжая потаскушка.
Я впустил Тэмми. Она села, и я открыл пару пива.
– У меня изо рта воняет, два зуба сгнили. Нельзя меня целовать.
– Ладно.
Мы поговорили. Вернее, я слушал. Тэмми сидела на спидах. Я слушал и смотрел на ее длинные рыжие волосы, а когда она увлекалась, пялился на ее тело. Оно просто вырывалось из одежды, умоляя, чтоб его выпустили. Она говорила и говорила. Я ее не трогал.
В 6 утра Тэмми дала мне свой адрес и номер телефона.
– Мне пора, – сказала она.
– Я провожу тебя до машины.
У нее был ярко-красный «камаро», совершенно разбитый. Передок вдавлен, один бок вспорот, а стекол вообще нет. Внутри валялись тряпки, рубашки, коробки «клинекса», газеты, пакеты из-под молока, бутылки коки, проволока, веревки, бумажные салфетки, журналы, картонные стаканчики, туфли и гнутые цветные соломинки для коктейлей. Эта масса громоздилась на полу и заваливала сиденья. Только вокруг руля оставалось чуточку свободного места.
Тэмми высунула голову из окошка, и мы поцеловались.
