– Мне нравятся твоя задница и твои волосы, – сказал я. – И твои губы, и глаза, и вино твое, и твоя квартира, и косяки. Но во мне порядка – никакого.
– Ты много пишешь о женщинах.
– Я знаю. Самому иногда интересно, о чем буду писать потом.
– Может, это никогда не кончится.
– Все кончается.
– Оставь покурить.
– Конечно, Кэсси.
Она дернула, потом я ее поцеловал. Отогнул ей голову назад за волосы. Насильно раскрыл ей губы. Долгий был поцелуй. Потом я ее отпустил.
– Тебе так нравится, правда? – спросила она.
– Для меня это интимнее и сексуальнее, чем ебаться.
– Пожалуй, ты прав, – сказала она.
Мы курили и пили несколько часов, затем отправились в постель. Мы целовались и играли. Я был хорош, тверд и гладил ее хорошо, но через десять минут уже знал, что ничего не выйдет. Снова перепил. Я начал потеть и напрягаться. Еще несколько раз я дернулся в ней и скатился.
– Прости меня, Кэсси…
Я наблюдал, как ее голова опускается к моему херу. Он был по-прежнему тверд. Она стала его лизать. На кровать запрыгнул пес, и я скинул его пинком. Я смотрел, как Кэсси лижет мой хуй. В окно проникал лунный свет, и я видел ее отчетливо. Она взяла кончик и стала просто его покусывать. Неожиданно заглотила целиком и заработала хорошо, пробегая языком вверх и вниз по всей длине, сося его. Божественно.
Я дотянулся и схватил ее за волосы одной рукой – и поднял всю их массу высоко над ее головой, все эти волосы, пока она сосала мой хуй. Это длилось долго, но я наконец почувствовал, что готов кончить. Она тоже поняла и удвоила усилия. Я начал похныкивать и слышал, как большая собака поскуливает на ковре вместе со мной. Мне нравилось. Я держался как мог долго, продлевая удовольствие. Затем, по-прежнему держа и лаская ее волосы, взорвался ей прямо в рот.
Когда я проснулся наутро, Кэсси одевалась.
– Все в порядке, – сказала она, – можешь остаться. Только обязательно запри дверь, когда будешь уходить.
– Ладно.
После ее ухода я принял душ. Потом нашел в холодильнике пиво, хорошенько хлебнул, оделся, попрощался с Элтоном, убедился, что дверь за мной закрылась, влез в «фольксваген» и поехал домой.
89
Три или четыре дня спустя я нашел записку Дебры и позвонил. Дебра сказала:
– Приезжай, – объяснила, как добраться до Плайя-дель-Рэй, и я поехал.
Она снимала маленький дом с передним двориком. Я заехал прямо в этот дворик, вылез из машины и постучал, затем позвонил. У нее был такой звонок с двумя нотами. Дебра открыла дверь. Она не изменилась – с тем же громадным напомаженным ртом, короткой стрижкой, яркими серьгами, в духах, и с лица не сходит эта широченная улыбка.
– О, заходи, Генри!
Я так и сделал. У нее сидел какой-то парень. Но он был очевидным гомосексуалом, поэтому я не принял на свой счет.
– Это Ларри, мой сосед. Он живет в глубине двора.
Мы пожали друг другу руки, и я сел.
– Есть тут чего-нибудь выпить? – спросил я.
– Ох, Генри!
– Я могу за чем-нибудь сходить. Я б захватил с собой, только не знал, чего ты хочешь.
– О, у меня кое-что есть. Дебра скрылась в кухне.
– Как дела? – спросил я у Ларри.
– Дела были не очень, но теперь лучше. Самогипнозом занимаюсь. Просто чудеса со мной творит.
– Что-нибудь выпьешь, Ларри? – спросила из кухни Дебра.
– Ой нет, спасибо…
Дебра вышла с двумя бокалами красного вина. Ее дом был чересчур украшен. Везде что-то стояло. Дом был дорого загроможден, и маленькие динамики едва ли не отовсюду играли рок-музыку.
– Ларри практикует самогипноз.
– Он сказал.
– Ты не представляешь, насколько лучше мне спится сейчас, ты не представляешь, насколько лучше я сейчас соотношусь, – сказал Ларри.
– Думаешь, стоит и нам попробовать? – спросила Дебра.
– Ну, трудно сказать. Но я знаю одно – мне помогает.
– Генри, я устраиваю вечеринку на День всех святых. Приходят все. Может, и ты подъедешь? Как считаешь, кем он может нарядиться, Ларри?
Они оба посмотрели на меня.
– Ну, я не знаю, – сказал Ларри. – В самом деле не знаю. Может быть?… ой, нет… вряд ли…
Блямкнул дверной звонок, и Дебра пошла открывать. Пришел еще один гомосек, без рубашки. В волчьей маске с большим резиновым языком, болтавшимся из пасти. Гомик был чем-то раздражен и подавлен.
– Винсент, это Генри. Генри, это Винсент… Винсент меня проигнорировал. Он остался в дверях со своим резиновым языком.
– У меня был жуткий день на работе. Я там больше не могу. Наверное, уволюсь.
– Но, Винсент, что же ты будешь делать? – спросила его Дебра.
– Не знаю. Но я могу много чего. Я не обязан за ними говно жрать!
– Ты на вечеринку придешь, правда, Винсент?
– Конечно, я уже который день готовлюсь.
– Ты выучил свою роль в пьесе?
– Да, но в этот раз, по-моему, нам лучше пустить пьесу до того, как пустим игры. В прошлый раз мы еще до пьесы так нарезались, что не отдали пьесе должного.
– Ладно, Винсент, так и сделаем.
С этим Винсент и его язык повернулись и вышли за дверь.
Ларри поднялся.
– Ну ладно, мне тоже пора. Приятно было, – сказал он мне.
– Давай, Ларри.
Мы пожали руки, и Ларри ушел через кухню и черный ход к себе домой.
– Ларри мне здорово помогает, он хороший сосед. Я рада, что ты с ним по-доброму.
– Да он нормальный. Как ни верти, а он раньше пришел.
– У нас с ним секса нет.
– У нас тоже.
– Ты меня понял.
– Я лучше схожу куплю нам чего-нибудь выпить.
– Генри, у меня всего полно. Я же знала, что ты придешь.
Дебра наполнила бокалы. Я смотрел на нее. Молодая, но выглядит так, словно только что из 1930-х. Черная юбка, доходившая докуда-то между коленом и лодыжкой, черные туфли на высоком каблуке, белая блузка со стоячим воротничком, бусы, серьги, браслеты, рот в помаде, много румян, духи. Сложена хорошо – славные груди и ягодицы, – к тому же она покачивала ими, когда ходила. Она постоянно зажигала себе сигареты, и везде валялись окурки, измазанные ее помадой. Я как будто попал в детство. Даже колготок Дебра не носила и то и дело поддергивала длинные чулки, показывая самую чуточку ноги, самую капельку колена. Из тех девушек, которых любили наши отцы.
