– А я думала, мы позавтракаем вместе. Я знаю одно мексиканское местечко.
– Слушай, она ведь переживает. Как же можно сидеть за столом и трепаться?
– А я уже совсем собралась с тобой позавтракать.
– Вот черт, а своих ты когда кормишь?
– Я открываюсь в одиннадцать. А сейчас еще десять.
– Ладно, пошли поедим…
Это был мексиканский ресторанчик в липовом хиплянском районе на Эрмоза-Бич. Тупые безразличные рожи. Смерть на пляже. Просто отключись, дыши глубже, носи сандалии и делай вид, что мир прекрасен.
Пока мы ожидали заказ, Сара протянула руку, обмакнула пальчик в плошку с острым соусом и облизала. Потом макнула еще раз. Она совсем наклонилась над плошкой. Сосульки ее волос лезли мне в глаза. Она все макала палец в соус и облизывала.
– Послушай, – сказал я ей, – может, другим людям тоже соус понадобится. Меня от тебя тошнит. Перестань.
– Нет, они ее каждый раз наполняют.
Я надеялся, что они действительно ее каждый раз наполняют. Тут принесли еду, и Сара склонилась и набросилась на нее, как животное, – совсем как Лидия, бывало. Мы доели, вышли наружу, она села в фургон и укатила в свое полезное кафе, а я забрался в «фольксваген» и двинул в сторону Плайя-дель-Рэй. Мне подробнейше все объяснили. Объяснения были запутанными, но я следовал инструкции и продвигался без хлопот. Это почти разочаровывало, ибо казалось, что, когда из повседневной жизни уберешь напряг и безумие, опираться больше как бы и не на что.
Я заехал во дворик к Дебре. За шторами я заметил движение. Она меня выглядывала. Я вылез из «фолька» и хорошенько запер обе дверцы, поскольку страховка у меня уже выдохлась.
Я подошел и блямкнул в звонок. Дверь открылась – вроде бы Дебра мне рада. Нормально-то это нормально, но вот такое и не дает писателю писать.
92
Остаток недели я тоже мало чем занимался. Проходил чемпионат Оуктри. Я 2–3 раза ездил на бега, вышел по нулям. Написал неприличный рассказ для секс-журнальчика, 10 или 12 стихов, дрочил и звонил Саре и Дебре каждую ночь. Как-то вечером я позвонил Кэсси, и мне ответил мужчина. Прощай, Кэсси.
Я думал о расколах – какие они трудные, но, опять-таки, обычно, расставшись с одной женщиной, встречаешь другую. Я должен дегустировать женщин, чтобы взаправду их познать, пробраться внутрь. В уме я могу изобретать мужчин, поскольку сам такой, но женщин олитературить почти невозможно, не узнав их сначала как следует. Поэтому я изучаю их, как только могу, и нахожу внутри людей. Писательство забывается. Встреча задвигает его куда-то – пока не завершается. Писательство же – лишь ее осадок. Только для того, чтобы чувствовать себя как можно реальнее, мужчине женщина не нужна, но нескольких узнать никогда не повредит. Затем, когда роман скиснет, мужик поймет, каково быть истинно одиноким и спятившим, – а через это познает, с чем ему в конечном итоге предстоит столкнуться, когда настанет его собственный конец.
Меня много чего пробивает: женские туфельки под кроватью; одинокая заколка, забытая на комоде; то, как они говорят: «Пойду посикаю…»; ленты в волосах; когда идешь с ними по бульвару в полвторого дня – просто два человека шагают вместе; долгие ночи с выпивкой и сигаретами, разговорами; споры; мысли о самоубийстве; когда ешь вместе и тебе хорошо; шутки, смех ни с того ни с сего; ощущение чуда в воздухе; когда вместе в машине на стоянке; когда сравниваешь прошлые любови в 3 часа ночи; когда тебе говорят, что ты храпишь, а ты слышишь, как храпит она; матери, дочери, сыновья, кошки, собаки; иногда смерть, а иногда – развод, но всегда продолжаешь, всегда доводишь до конца; читаешь газету один в бутербродной, и тебя тошнит от того, что она сейчас замужем за дантистом с коэффициентом интеллекта 95; ипподромы, парки, пикники в парках; даже тюрьмы; ее скучные друзья, твои скучные друзья; ты пьешь, она танцует; ты флиртуешь, она флиртует; ее колеса, твои поебки на стороне, а она делает то же самое; когда спишь вместе…
Во всем этом – никакого урока, однако по необходимости приходится выбирать. Быть над добром и злом – в теории-то оно ничего, но чтобы жить дальше, выбирать все-таки нужно: одни добрее, другие просто-напросто больше заинтересованы в тебе, а иногда необходимы внешне красивые, а внутри холодные – ради одного лишь кровавого и говенного оттяга, как в кровавом и говенном кино. Те, что добрее, на самом деле лучше трахаются, а побыв с ними некоторое время, понимаешь, что они прекрасны, поскольку они прекрасны. Я подумал о Саре – вот в ней как раз это что-то и есть. Если б только не ее Драйер Баба с проклятым знаком СТОП в руках.
Потом настал Сарин день рождения, 11 ноября, День ветеранов. Мы встречались еще дважды, один раз у нее, другой – у меня. Витало острое предчувствие веселья. Она была странна, но не похожа на других и изобретательна; было счастье… если не считать постели… оно полыхало… но Драйер Баба удерживал нас порознь. Я проигрывал битву богу.
– Ебаться – не главное, – говорила мне она.
Я поехал в экзотический продуктовый магазин на углу бульвара Голливуд и Фонтан-авеню, «У Тетушки Бесси». Тамошние приказчики омерзительны – молодые черные парни и молодые белые парни, с высокоразвитым интеллектом, превратившимся в высокоразвитый снобизм. Гарцуют по магазину, игнорируя и оскорбляя покупателей. Женщины, что там работают, сонны, тяжелы, носят обширные свободные кофты и никнут головами, точно от какого-то дремотного стыда. А покупатели – серенькие веники – терпят оскорбления и приходят за добавкой. Приказчики со мной связываться побоялись, посему им было позволено прожить еще один день…
Я купил Саре на день рождения подарок, в основе своей состоявший из пчелиной секреции – мозгов множества пчел, высосанных иглой из их коллективных ульев. У меня с собой была плетеная корзинка, и в ней рядом с пчелиными выделениями лежали палочки для еды, морская соль, пара померанцев (натуральных), пара яблок (натуральных) и подсолнечные семечки. Пчелиная секреция была главной, стоила она много. Сара довольно часто о ней говорила – как, мол, хочется, да не по карману.
Я поехал к Саре. Еще у меня было несколько бутылок вина. Вообще-то одну я уже уговорил, пока брился. Брился я редко, но ради Сариного дня рождения и вечера памяти Ветеранов постарался. Хорошая она все-таки женщина. Ум ее очаровывал, и странно, однако ее целомудрие можно было понять. Вроде как надо сберечь для хорошего человека. Дело не в том, что я хороший человек, просто ее очевидный класс хорошо бы смотрелся рядом с моим очевидным классом, стоит нам сесть за столик парижского кафе, когда я наконец стану знаменитым. Она обаятельна, спокойно интеллектуальна, и лучше всего – в золоте ее волос присутствует эта безумная примесь рыжины. Почти как будто я десятилетиями искал именно этот оттенок волос… а может, и дольше.
Я остановился передохнуть в баре на Тихоокеанской прибрежной трассе и выпил двойную «водку-7». Сара меня беспокоила. Она говорила, что секс означает замужество. И я верил, что она это всерьез. В ней определенно есть нечто целомудренное. Но еще я подозревал, что она стравливает напряжение не только так и вряд ли я – первый, чей хуй грубо терся о ее пизду. Моя догадка заключалась в том, что она так же заморочена, как и все остальные. Почему я шел у нее на поводу – загадка. Мне даже особо не хотелось ее ломать. Я не соглашался с ее идеями, но она мне все равно нравилась. Может, я разленился. Может, устал от секса. Может, я наконец начал стареть. С днем рождения, Сара.
