— Гарри, ты же только что из больницы!
— А это значит, что во мне двухнедельный запас спермы!
— Что за похабщина!
— Не приебывайся!
Я прыгнул на кровать, уже успев сорвать с себя шмотки.
Я задрал ей подол, целуя ее и лаская. Она была бабой мягонькой, в теле.
Я спустил ее трусики. Потом, как и встарь, я был в ней.
Я хорошенько качнул ее раз восемь или десять, медленно, не торопясь. Потом она сказала:
— Ты ведь не думаешь, что я ебусь с грязным япошкой, правда?
— Я думаю, ты ебешься со всем, что грязно.
Она отодвинула свою лохань, и я выскользнул из нее.
— Что за черт! — вскричал я.
— Я люблю тебя, Гарри, ты же знаешь, что я тебя люблю. Мне обидно, когда ты так говоришь!
— Ладно, детка, я знаю, что ты не станешь ебаться с грязным япошкой. Я пошутил.
Ноги Мэдж раздвинулись, и я вновь оказался в ней.
— Ах, папочка, как долго я тебя ждала!
— Правда?
— Что ты хочешь сказать? Опять затеваешь какую-то ерунду?
— Нет, детка, нет! Я люблю тебя, детка!
Я поднял голову и поцеловал Мэдж, двигаясь.
— Гарри, — сказала она.
— Мэдж, — сказал я.
Она была права. Она долго ждала.
В винном магазине я задолжал тринадцать семьдесят пять плюс за две шестерные упаковки, сигары и сигареты, я задолжал двести двадцать пять долларов больнице округа Лос-Анджелес, задолжал семьдесят долларов грязному япошке, и еще были мелкие счета за коммунальные услуги, а мы стиснули друг друга в объятиях, и стены сомкнулись.
Мы слились воедино.
Пизда, Пиза и счастливое семейство
Джек Хендли поехал на эскалаторе к балкону, только не на сам балкон, а просто съездил доверху на этой хренотени.
53-й. расписание заездов, вечер, расписание взял у седого сизаря — 40 центов, развернул на передней странице — иноходь на милю и одну восьмую, претендент за 25 сотен долларов — лошадь обойдется дешевле новой машины.
Джек соступил с эскалатора и траванул в урну поблизости, чертов виски по ночам его прикончит, надо было колес у Эдди взять, пока Эдди не свалил из города, но все равно хорошая неделя вышла, на 600 долларов неделя, а это совсем не то что 17 дубов в неделю, за которые он как-то в Новом Орлеане пахал, в 1940-м.
вторую половину дня ему испортил дятел, барабанил в дверь, и Джек поднялся с кровати и открыл парню — ошметку — и ошметок этот просидел у него на кушетке 2 часа — о ЖИЗНИ базарил, штука лишь в том, что о ЖИЗНИ он ни шиша не знал, гондон, ему лишь бы поговорить, а жить — это уж увольте.
но ошметок умудрился выдуть у Джека все пиво, скурить у Джека всю покурку, и Джек из-за него не успел взять Программу, домашнюю работу перед бегами сделать не успел.
пусть только еще кто меня побеспокоит, как бог свят, пусть только попробует — и я ему выпишу, не то сожрут же с потрохами, один за одним, один за другим, пока ни черта от тебя не останется, думал он. я человек не жестокий, жестокие тут они, вот в чем фортель.
он двинул за кофе, вокруг ошивалось старичье, пялилось на кофейных девочек, шутки шутило, жалкая одинокая дохлятина, да и только.
Джек закурил, подавился дымом, выбросил, нашел место на трибунах, пониже и поближе, вокруг никого, если повезет и никто не будет доставать, может, срастит себе победителей. Но — куда деваться от дохлой псины — у таких только ВРЕМЯ и есть, а делать нечего — ни знаний, ни расписания (к которому приложили формуляр на упряжки); им остается только стены отирать, пялить глаза да вынюхивать, приходят сильно заранее, безжизненные, бессмысленные, и стоят.
кофе был ничего, горячий, прозрачный чистый холодный воздух, даже тумана нет. у Джека похорошело на душе, он вытащил ручку и принялся размечать первый заезд, может, еще и выкарабкается.
гондон штопаный полдня отнял, да еще кушетка эта, прямо голгофу устроил, туговато придется теперь, еще как туговато — до первого столба у него всего час, чтобы расписать всю карточку, а между заездами не выйдет — толпы слишком много, кроме того, на табло надо следить, кто у финиша.
почиркал в первом заезде, пока нормально.
и тут услышал, дохлую псину, пока спускался к своему месту, Джек заметил, как этот тип пялится на парковку, а теперь, видать, устал играть в гляделки с машинами, теперь он шел к Джеку, шаг за шагом, немолодой мужик в пальто, ни глаз, ни излучения, дохлятина, дохлая псина в пальто.
дохлая псина медленно подбиралась к нему, человек к человеку, да. братство, да. Джек его слышал, сойдет на ступеньку — и встанет, потом шаг на следующую.
Джек развернулся и посмотрел на эту сволочь, перед ним стояла мертвая псина в пальто, на сто ярдов вокруг никого, так нет же, надо прийти Джека обнюхать.
Джек сунул ручку в карман, тогда пес шагнул совсем близко и через плечо заглянул в расписание. Джек выругался, свернул бумажки, встал и пересел ярдов на 30 левее, у следующего прохода.
там развернул и начал сызнова, а по ходу думал о толпе на бегах — огромное и глупое животное, вот она что, алчное, одинокое, злобное, неучтивое, скучное, агрессивное, эгоистичное и зависшее, к несчастью, миру досаждают миллиарды людей, которым нечего делать со временем — только убивать его и вас вместе с ним.
он почти закончил первый заезд, порисовал в формуляре и тут опять услышал, медленные шаги вниз по ступенькам к нему, он обернулся, невероятно, все та же псина!
Джек свернул расписание, встал.
— вам чего от меня надо, мистер? — спросил он псину.
— тоись?
— вы чего за мной ходите и через плечо мне заглядываете? тут просторы на две мили вокруг, а вы все ко мне жметесь, какого черта вам надо?
— это свободная страна, я…
— это не свободная страна — тут все продается, покупается и всему есть владелец.
— тоись я могу ходить, где захочу, я заплатил за вход, как и ты. где хочу — там и хожу.
— ну и ходи, только близко не лезь, ты грубиян и дурак, мужик, знаешь такое выражение: ты меня ДОСТАЛ?
— я заплатил за вход, и сам решу, что могу, а чего не могу.
— ладно, как знаешь, я опять пересяду, я изо всех сил держу себя в руках, но если ты ко мне подойдешь и В ТРЕТИЙ РАЗ, честное слово, я тебе вмажу!
Джек опять передвинулся, а пес отправился искать себе новую жертву, но из головы ублюдок никак не выкидывался, поэтому пришлось сходить к бару и взять скотча с водой.
когда он вернулся, лошадей уже вывели, они разогревались перед первым заездом. Джек попробовал расписать этот первый заезд, но уже подвалила толпа, кто-то с луженой глоткой, пьяный, рассказывал всем вокруг, что ни одной субботы на бегах не пропустил с 1945-го. совершенно недоразвитый кретин, добрый малый, вот опустится как-нибудь ночью туман, и его отправят в одинокий чулан на суходрочку.
