и вот чего стоят его шестьдесят: доллар и двадцать центов.
потом он услышал, как они смеются у него за спиной, у них были одеяла, бутылки и банки с пивом, кофе и бутерброды, они смеялись, смеялись, двое мальчишек, две молоденькие девчонки, стройные, гибкие тела, никаких забот, потом кто-то из них увидел его.
— эй, а ЭТО еще что такое?
— Господи, да откуда мне знать!
он не пошевелился.
— может, это человеческое существо?
— может, оно дышит? и трахается?
— ЧТО ему трахать?
все рассмеялись.
он поднял свою винную бутылку, там оставалось совсем немного, было самое время выпить.
— оно ШЕВЕЛИТСЯ! смотрите, оно ШЕВЕЛИТСЯ!
он встал, смахнул с брюк песок.
— у него есть руки, ноги! у него есть лицо!
— ЛИЦО?
они вновь рассмеялись, он не мог ничего понять, дети такими не были, плохих детей не бывает, а эти какие?
он подошел к ним.
— быть стариком не стыдно.
один из мальчишек допил пиво из банки, он отшвырнул банку в сторону.
— стыдно иметь за плечами попусту прожитые годы, папаша, а ты их, кажется, прожил зря.
— и все-таки я хороший человек, сынок.
— а что, если одна из этих девчонок предложит тебе побаловаться ее мохнаткой, папаша? ты что будешь делать?
— не надо, Род, так нельзя РАЗГОВАРИВАТЬ!
это молвила девушка с длинными рыжими волосами, она поправляла на ветру свои волосы, казалось, она раскачивается на ветру, вцепившись пальцами ног в песок.
— ну что, папаша? как бы ты поступил? что, если бы одна из этих девчонок тебе дала?
он отошел от них — обойдя одеяло, он направился по песку к дощатому настилу.
— Род, зачем ты так разговаривал с этим несчастным стариком? иногда я тебя НЕНАВИЖУ!
— ИДИ КО МНЕ, крошка!
— НЕТ!
он обернулся и увидел, что Род гоняется за девушкой, девушка вскрикнула, потом рассмеялась,
потом Род поймал ее, и они упали в песок, смеясь и продолжая бороться, он увидел, что другая парочка стоя целуется.
он одолел дощатый настил, сел на скамейку и смахнул с ног песчинки, потом он надел башмаки, десять минут спустя он уже был в своей комнате, он снял башмаки и лег на кровать, свет он включать не стал.
раздался стук в дверь.
— мистер Снид?
— да?
дверь открылась, на пороге стояла хозяйка, миссис Коннерс. миссис Коннерс было шестьдесят пять, лица ее в темноте не было видно, он был рад, что лица ее в темноте не видно.
— мистер Снид?
— да?
— я сварила суп. я сварила чудесный суп. может, принести вам чашечку супа?
— нет, что-то не хочется.
— ну что вы, мистер Снид, это чудесный суп, очень вкусный! давайте я принесу вам чашечку!
— ну хорошо, несите.
он встал, уселся в кресло и начал ждать, дверь она оставила открытой, и в комнату проникал свет из коридора, отблеск света, маленький лучик, падал ему на колени, туда она и поставила суп. чашку супа с ложкой.
— вам понравится, мистер Снид. я варю вкусный суп.
— спасибо, — сказал он.
он сидел и смотрел на суп. суп был желтый, как моча, это был куриный бульон, без мяса, он сидел и смотрел на пузырьки жира в бульоне, он сидел так какое-то время, потом он вынул ложку и положил ее на туалетный столик, потом он поднес чашку к окну, отцепил сетку и бесшумно выплеснул суп на землю, поднялся слабенький пар. потом и он исчез, он поставил чашку на столик, закрыл дверь и снова лег на кровать, было темней, чем обычно, он любил темноту, в темноте заключался смысл.
прислушавшись очень внимательно, он услыхал океан, он вслушивался в океан какое-то время, потом он вздохнул, один раз глубоко вздохнул и умер.
Без носков
пока она у меня отсасывала, Барни засадил ей в жопу; Барни кончил первым, сунул ей в жопу палец ноги, пошевелил им и спросил: «ну как, нравится?» — в тот момент ответить она не могла, она доводила меня до кондиции, потом мы часок-другой пили, потом за очко взялся я, а Барни достался рот. после чего он ушел к себе домой, я ушел к себе, я пил, пока не уснул.
днем, примерно в полпятого, позвонили в дверь, это был Дэн. Дэн всегда приходил, когда я болел или должен был выспаться. Дэн был кем-то вроде коммуняки-интеллектуала, он вел поэтический семинар и разбирался в классической музыке; он носил клочковатую бороденку и постоянно вворачивал в разговор занудные мудреные фразочки, хуже того — он сочинял
рифмованные стихи.
я посмотрел на него.
— а, черт! — сказал я.
— опять болеешь, Бук? Бук, сделай пук!
и то верно, пук не пук, а в туалет я поспешил, проблевавшись, я вернулся, он с весьма наглым видом сидел на моей кушетке.
— ну что? — спросил я.
— вообще-то нам нужны кое-какие твои стихи для весенних публичных чтений.
на его чтениях я никогда не показывался, да и интереса к ним не питал, но он ходил ко мне уже несколько лет, а я никак не мог найти подходящий предлог, чтобы от него отделаться.
— Дэн, у меня нет никаких стихов.
— у тебя же все чуланы были ими забиты.
— знаю.
— можно порыться в чулане?
— действуй.
я направился к холодильнику и вернулся с пивом. Дэн сидел, держа в руках какие-то жеваные бумажки.
— ага, вот это неплоха гм-гм. а это говно! и это говно, и это тоже, хи-хи-хи! что с тобой стряслось, Буковски?
— не знаю.
— гм-гм. а вот это не очень плохо, а-а, это говно! и это!
не знаю, сколько пива я выпил, пока он отпускал критические замечания по поводу стихов, но я почувствовал себя немного лучше.
— а это…
— Дэн!
— да-да?
— у тебя нет знакомой мохнатки?
— чего?
— у тебя нет знакомой женщины, которая лежит и тоскует по четырем, максимум — по пяти дюймам?
— эти стихи…
— отъебись ты со своими стихами! мохнатка, старина, мохнатка!
— вообще-то есть Вера…
— пошли!
— кое-какие из этих стихов я бы…
— забирай, выпьешь пивка, пока я буду одеваться?
— вообще-то бутылочка не повредит.
вылезая из халата и влезая в свою поношенную одежонку, я дал ему бутылку, ну и рифмоплет! единственная пара обуви, рваные трусы, молния на брюках, которая застегивалась лишь на три четверти, мы вышли из дома и сели в машину, по дороге я остановился и купил большую бутылку виски.
