ему просто необходимо, чтобы постоянно крутились либо магнитофон, либо проигрыватель, наконец они наносят мне предательский удар Джонни Кэшем, поющим для ребят в Фол соме.
«я убил человека в Рино, чтоб увидеть, как он умирает».
мне кажется, Джонни пичкает их дерьмом, точно также, как, по моим подозрениям, поступает на Рождество с ребятами во Вьетнаме Боб Хоуп, но это мое личное мнение, ребята надрывают глотки, их выпустили из камер, но у меня такое чувство, будто голодным и угодившим в ловушку людям вместо сухарей швыряют обглоданные кости, я ни черта не чувствую в этом ни храбрости, ни благочестия, людям, сидящим в тюрьме, можно помочь только одним способом: выпустить их оттуда, и только одним способом можно помочь людям, сражающимся на войне, — остановить войну.
— выключи, — прошу я.
— в чем дело?
— это надувательство, мечта импресарио.
— нельзя так говорить. Джонни мотал срок.
— многие срок мотали.
— мы считаем, что это хорошая музыка.
— его голос мне нравится, но в тюрьме может петь только тот человек, который сидит в тюрьме, — это точно.
с нами там еще его жена и двое чернокожих парней, которые играют в каком-то ансамбле.
— Буковски любит Джуди Гарленд. «Где-то за радугой».
— один раз в Нью-Йорке она мне понравилась, у нее душа пела, она была неподражаема.
— она растолстела и спилась.
та же история — люди сдирают мясо, и все без толку, я ухожу немного пораньше, уходя, я слышу, как они опять ставят Дж. Кэша.
я останавливаюсь купить пива и не успеваю войти в дом, как звонит телефон.
— Буковски?
— да.
— Билл.
— а, привет, Билл.
— что ты делаешь?
— ничего.
— а что ты делаешь в субботу вечером?
— в субботу я занят.
— я хотел, чтобы ты пришел ко мне и кое с кем познакомился.
— в другой раз.
— знаешь, Чарли, мне скоро надоест звонить.
— ага.
— ты все еще пишешь для этого грязного листка?
— для чего?
— для этой хипповой газетенки…
— ты ее читал?
— конечно, сплошь жалкий протест, зря теряешь время.
— я не всегда пишу в соответствии с курсом газеты.
— а я думал, всегда.
— а я думал, ты читал газету.
— кстати, что слышно о нашем общем друге?
— о Поле?
— да, о Поле.
— я о нем ничего не слышал.
— ты знаешь, он в восторге от твоих стихов.
— и правильно.
— а мне лично твои стихи не нравятся.
— и это правильно.
— значит, в субботу ты не можешь?
— нет.
— ну что ж, скоро мне звонить надоест, учти.
— ладно, спокойной ночи.
еще один обдиральщик мяса, какого черта им надо? ну ладно, Билл жил в Малибу, Билл зарабатывал деньги писательским трудом — штамповал дерьмовую сексуально-философскую халтуру, битком набитую опечатками и отрывками из студенческих сочинений, — Билл не научился писать, но он не научился и держаться подальше от телефона, он снова звонил, и снова, и забрасывал меня своим мелким грязным дерьмом, я старый человек, но яйца свои мяснику еще не запродал, и это их всех бесило, окончательную победу надо мной они могли одержать, лишь нанеся мне телесные повреждения, а такое могло случиться с кем угодно и где угодно.
Буковски считал Микки-Мауса нацистом; Буковски вел себя как осел в ресторанчике «Барни»; Буковски вел себя как осел в «Колодце Шелли»; Буковски завидует Гинзбергу, Буковски завидует «кадиллаку» 1969 года, Буковски не понимает Рембо; Буковски подтирает жопу коричневой жесткой туалетной бумагой, через пять лет Буковски умрет, с 1963 года Буковски не написал ни одного приличного стихотворения, Буковски плакал, когда Джуди Гарленд… убила человека в Рино.
я сажусь, вставляю лист бумаги в машинку, открываю пиво, закуриваю.
у меня выходит парочка неплохих строк, и звонит телефон.
— Бук?
— да?
— Марти.
— привет, Марти.
— слушай, я только что наткнулся на два твоих последних фельетона, неплохо написано, а я и не знал, что ты так хорошо пишешь, хочу выпустить их в виде книги, их уже вернули из «ГРОУВА»?
— ага.
— они мне нужны, твои фельетоны ничуть не хуже твоих стихов.
— один мой приятель из Малибу говорит, что стихи у меня паршивые.
— пошел он к черту! мне нужны фельетоны.
— они у…………
— черт возьми, он же защищается порнухой! если мы с тобой договоримся, ты попадешь в университеты, в лучшие книжные магазины, когда тебя там узнают, дело будет на мази, им уже надоело то мудреное дерьмо, которым их пичкают веками, вот увидишь, выпустим твои старые и неизданные вещи, продадим по доллару или полтора за книжку и наживем миллионы.
— а ты не боишься, что я буду выглядеть идиотом?
— но ты и так всегда выглядишь идиотом, особенно когда пьешь… кстати, как у тебя дела?
— говорят, у «Шелли» я схватил какого-то парня за лацканы и слегка встряхнул, но, знаешь, могло быть и хуже.
— что ты имеешь в виду?
— я имею в виду, что он мог схватить меня за лацканы и слегка встряхнуть, вопрос престижа, сам понимаешь.
— слушай, не умирай и не давай себя убить, пока мы не выпустим тебя в этих полуторадолларовых изданиях.
— постараюсь, Марти.
— когда выходит «пингвиновская» книжка?
— Стейнджес говорит, в январе, я только что получил корректуру, и пятьдесят фунтов аванса, которые промотал на скачках.
— а нельзя ли держаться подальше от ипподрома?
— когда я выигрываю, вы, ублюдки, помалкиваете.
— и то верно, ну ладно, сообщи мне, что надумаешь насчет фельетонов.
— хорошо, спокойной ночи.
— спокойной ночи.
Буковски — выдающийся писатель; статуя дрочащего Буковски в Кремле; Буковски и Кастро — освещенная солнцем статуя в Гаване, заляпанная птичьим дерьмом, Буковски и Кастро на тандеме мчат свой велосипед к победе — Буковски на заднем сиденье; Буковски копается в гнезде певчих птиц; Буковски стегает хлыстом для тигров девятнадцатилетнюю ретивую мулатку, ретивую мулатку с тридцати восьми дюймовой грудью, ретивую мулатку, которая читает Рембо; Буковски кукует в стенах этого мира и задает себе вопрос, кто стоит на его пути к успеху… Буковски увлекся Джуди Гарленд, когда для всех ее время прошло.
