он хотел сунуть туда руку и вытащить всю эту запруду, но она лишь сказала:
— принеси мне соусницу.
а Тина спросила:
— что такое соусница?
и он сказал:
— это слово люди обычно говорят, когда им больше нечего сказать, на самом-то деле никакой соусницы нет, да и не было никогда.
— ну и что мы будем делать? — спросила Тина.
— дам ей кастрюлю, — сказал он.
они принесли ей кастрюлю, и она принялась ебаться с унитазом, но со всем этим жутким каучуковым и неустрашимым дерьмом, которое она туда запихнула, так ничего и не произошло, оно лишь булькало и пердело в ответ — подобно тому, как постоянно пердела она сама.
— давай я приведу домовладельца, — сказал он.
— НО Я ХОЧУ ПРИНЯТЬ ВАННУ! — заорала она.
— ладно, — сказал он, — принимай свою ванну, толчок подождет.
она влезла в ванну, а потом включила душ. под душем она простояла не меньше двух часов, нечто в треньканье воды по мозгам улучшало ее самочувствие и успокаивало, один раз ему пришлось привести туда Тину пописать, она даже не заметила, что они заходили, ее лицо и душа были обращены к небесам: противница войны, поэтическая натура, мать, страдалица, отвергающая виноград, чистая, как дистиллированное говно, — в ее возвышенную душу, приплясывая, впитывались его вода и счет за электричество, но, возможно, такова была тактика коммунистической партии — сводить с ума всех и каждого?
наконец он с шутками и прибаутками уговорил ее выйти и привел домовладельца, он ничего не имел против томления ее поэтической души — Уолтер Лоуэнфелз вполне мог бы ее поиметь, — но ему очень хотелось срать.
домовладелец оказался молодцом — наскоро по-хлюпав своей знаменитой красной пробивалкой, он открыл всем помыслам беспрепятственный путь к морю, домовладелец ушел, а он сел и опростался.
когда он вышел, она была уже совсем чумовая, поэтому он посоветовал ей провести остаток дня и ночь в ближайшем книжном магазине, или в борделе, или где угодно, а сам вызвался повозиться с Тиной.
— отлично, завтра днем я приеду с мамой.
они с Тиной усадили ее в машину и довезли до книжного магазина, не успела она выйти, как с лица ее исчезла ненависть, ненависть на ее лице больше не отражалась, и, направляясь ко входу в магазин, она снова была за МИР, ЛЮБОВЬ, ПОЭЗИЮ, за все доброе и хорошее.
он попросил Тину перебраться к нему на переднее сиденье, она взяла его за руку, и он вел машину одной рукой.
— я сказала маме «до свиданья», я люблю маму.
— молодец, и я уверен, что мама тоже тебя любит.
так они ехали, он и она, оба очень серьезные, ей четыре, он немного постарше, останавливаясь на красный свет, рядышком на сиденье, а больше ничего не было.
этого хватало с лихвой.
Записки потенциального самоубийцы
я сижу у окна, и подъезжают мусорщики, они опорожняют мусорные баки, я прислушиваюсь к своему, вот и он: ТРЕСК, ЗВОН, ГРОХОТ, ТРАМ-ТА-РАРАМ! один из джентльменов глядит на другого: — старина, да у них здесь живет запойный пьяница!
я поднимаю свою бутылку и жду дальнейшего развития событий в космическом полете.
* * *
кто-то всучил мне книгу Нормана Мейлера. она называется «Христиане и каннибалы», господи, он все пишет и пишет, ни смысла, ни юмора, я этого не понимаю, сплошная неестественность слова, каждого слова, всего вместе, значит, вот что происходит со знаменитостями? подумать только, как нам повезло!
* * *
заходят двое, еврей и немец.
— куда мы едем? — спрашиваю я.
они не отвечают, немец за рулем, он нарушает все правила движения, он выжимает газ до отказа, потом мы уже в горах, а он несется по самому краю дороги — там пропасть глубиной в две тысячи футов.
нехорошо, думаю я, умирать от руки другого человека.
мы подъезжаем к обсерватории, какая скука! похоже, оба страшно этому рады, еврей любит зоопарки, но уже вечер, и зоопарк закрыт, некоторые люди должны все время куда-то ходить.
— пойдем в кино!
— пойдем покатаемся на лодке!
— пойдем перепишемся!
— манал я все это, — всегда говорю я, — дайте мне просто здесь посидеть.
вот люди уже и не просят, они попросту сажают меня в машину, после чего меня ждет очередной скучный сюрприз.
короче, немец подбегает к зданию, между кирпичами на фасаде есть зазоры, немец начинает подниматься по кирпичам, вот он уже добрался до середины здания и висит над входом, боже, какая скука, думаю я. я жду, когда он либо упадет, либо слезет.
подходит учитель, с ним группа старшеклассников, они входят в здание, выстроившись в затылок друг другу, учитель поднимает голову и видит немца.
— это один из моих? — спрашивает он.
— нет, это один из моих, — говорю ему я. они гуськом шагают внутрь, немец спускается
вниз, мы входим в здание, за тридцать лет там ничего не изменилось, большой качающийся шар, который висит в яме на тросе, все смотрят, как качается шар.
боже, думаю я, какая скука.
потом я следую за немцем и евреем, которые ходят и нажимают кнопки, предметы покачиваются и немного смещаются, или возникает искровой разряд, половина штуковин сломана, и кнопки нажимать бесполезно, немец куда-то пропадает, я хожу с евреем, он отыскивает аппарат для записи подземных толчков.
— эй, Хэнк! — орет он.
— да.
— иди сюда! слушай, когда я досчитаю до трех, мы оба подпрыгиваем.
— ладно.
он весит двести, я — двести двадцать пять.
— раз, два, три!
мы подпрыгиваем, аппарат выводит несколько линий.
— раз, два, три!
мы подпрыгиваем.
— и еще разок! раз…
— к черту, — говорю я, — пойдем раздобудем чего-нибудь выпить!
я ухожу.
подходит немец.
— поехали отсюда, — предлагает он.
— конечно, — говорю я.
— одна сука мне отказала, — говорит немец, — это ужасно.
— не расстраивайся, — говорю я, — может, у нее все трусики засраны.
— но такие я и люблю.
— любишь их нюхать?
— конечно.
— тогда извини, вечерок для тебя не самый удачный.
подбегает еврей.
— поехали в аптеку Шваба! — орет он.
— ради бога, не надо, — говорю я, мы садимся в машину, и немец, естественно, вновь доказывает, что умеет возить нас рядом со смертью, потом мы уже не в горах.
