— Воля моя слаба.
Она закричала. Йорг убрал руку. Метрдотель подкатил к ним тележку с ведерком, в ведерке — охлажденные бутылки. Подъехал, поклонился, вытащил одну пробку. Налил Йоргу. Тот махом выпил.
— Моча, но сойдет. Открывай!
— Все?
— Все, придурок, и побыстрей давай!
— Какой неуклюжий, — сказал Серж. — Ты погляди. Обедать будем?
— Обедать? — спросила Арлин. — Вы же только пьете. Я, по-моему, ни разу не видела, чтоб вы ели. Только яйца всмятку.
— Сгинь с глаз моих, трус, — велел Серж метрдотелю.
Метрдотель сгинул.
— Нельзя так с людьми разговаривать, ребята, — сказала Лайла.
— Мы свое уже уплатили, — ответил Серж.
— У вас права такого нет, — сказала Арлин.
— Наверно, — сказал Йорг, — но так интереснее.
— И как вас люди только терпят? — спросила Лайла.
— Люди терпят то, что терпят, — ответил Йорг. — И похуже вытерпят.
— Им только ваши картины нужны, а больше ничего, — сказал Арлин.
— Мы сами — наши картины, — сказал Серж.
— Бабы дуры, — заметил Йорг.
— Ты потише, — сказал Серж. — Они еще бывают способны на кошмарную месть…
Просидели пару часов — пили вино.
— Человек грубее саранчи, — наконец произнес Йорг.
— Человек — сточная труба вселенной, — сказал Серж.
— Ну вы и засранцы, — сказала Лайла.
— Еще какие, — подтвердила Арлин.
— Давай сегодня махнемся, — предложил Йорг. — Ты выебешь мою пизду, а я твою.
— Ох нет, — сказала Арлин. — Только не это.
— Ну да, — подтвердила Лайла.
— Творить охота, — сказал Йорг. — Пить скучно.
— Мне тоже творить охота, — сказал Серж.
— Пошли отсюда, — сказал Йорг.
— Послушайте, ребята, — сказала Лайла. — Вы же по счету не расплатились.
— По счету? — завопил Серж. — По-твоему, мы станем платить за это пойло?
— Пошли, — сказал Йорг.
Пока они вставали, подскочил метрдотель со счетом.
— Пойло у тебя смердит, — завопил Серж, подпрыгивая на месте. — Как только язык поворачивается просить денег за эту дрянь? Вот тебе — чтоб знал, что это моча!
Серж схватил недопитую бутылку, рванул сорочку на груди метрдотеля и вылил вино ему за пазуху. Йорг держал трость наготове, будто меч. Метрдотель как-то стушевался. Молоденький красавчик такой, длинные ногти и дорогая квартира. Он изучал химию, а однажды занял второе место на оперном конкурсе. Йорг размахнулся тростью и заехал ему прямо под левое ухо. Метрдотель очень побелел и качнулся. Йорг стукнул его еще три раза в то же место, и парень рухнул.
Вышли они все вместе — Серж, Йорг, Лайла и Арлин. Все были пьяны, однако держались достойно — чувствовалось в них что-то особенное. Вышли на улицу и по этой улице зашагали.
Происходившее наблюдала молодая пара за столиком у дверей. Молодой человек смотрелся интеллигентно — все портила лишь крупноватая родинка у самого кончика носа. Его подруга в темно-синем платье была толста, но мила. Когда-то ей хотелось уйти в монахини.
— Великолепные люди, правда? — спросил молодой человек.
— Козлы, — ответила девушка.
Молодой человек махнул официанту, чтобы принесли третью бутылку вина. Предстояла еще одна трудная ночь.
Ори, горя
Генри налил и выглянул в окно: жаркая и голая голливудская улица. Господи боже, столько мучиться, а по-прежнему загнан в угол. Дальше только смерть — она всегда ждет. Какая дурацкая ошибка — он купил номер самиздатской газетки, а там до сих пор боготворят Ленни Брюса. Снимок его мертвого, сразу после передоза
[1]
. Ладно, временами Ленни бывал забавен: «Не могу кончить!» — это шедевр, но обычно он лажал. Его преследовали, ну да — и физически, и духовно. Ну а что, все мы умираем, дело просто в математике. Что тут нового? Проблематично дожидаться. Зазвонил телефон. Подруга.
— Слушай меня, сукин сын, я устала от твоего пьянства. Мне и отца моего хватало…
— Ох черт, да все не так уж плохо.
— Достаточно, и с меня уже хватит.
— Я тебе говорю, ты преувеличиваешь.
— Нет, с меня довольно, слышишь меня, довольно. Я видела, как ты на вечеринке все время виски требовал, тогда-то я и ушла. Хватит с меня, я больше не намерена терпеть…
Она повесила трубку. Генри налил себе скотча с водой. Зашел со стаканом в спальню, снял рубашку, штаны, ботинки, носки. Лег в одних трусах со стаканом. Без четверти полдень. Ни честолюбия, ни таланта, ни просвета. От падения на дно его спасало лишь чистое везение, это никогда не надолго. Ну что, жалко, что так с Лу вышло, но ей-то нужен чемпион. Генри махнул стакан и вытянулся на кровати. Взял «Сопротивление, бунт и смерть» Камю…
[2]
прочел несколько страниц. Камю говорил о мучениях и ужасе, о человеческом убожестве — но говорил так уютно, так цветисто… язык у него… как будто ни на него самого это не действовало, ни на его стиль. Иными словами, у него самого все могло быть прекрасно. Камю писал так, будто плотно покушал только что: стейк, жареная картошечка, салатик, а заполировал ужин бутылочкой хорошего французского винца. Человечество, может, и страдает, а он — ничуть. Мудрый, вероятно, человек, но Генри предпочитал тех, кто орет, горя. Генри выронил книжку на пол и попробовал уснуть. Спать ему всегда было трудно. Если удавалось поспать часа три из 24 — хорошо. Что ж, подумал он, стены вокруг еще стоят, а дай человеку четыре стены — и у него есть шанс. Вот на улице уже ничего не сделаешь.
Позвонили в дверь.
— Хэнк! — заорал кто-то. — Эй, Хэнк!
«Что за поебень? — подумал он. — Ну чего еще?»
— Ну? — спросил он, лежа в одних трусах.
— Эй! Ты чего там делаешь?
— Минуточку…
Генри встал, поднял штаны и рубашку, вышел в переднюю комнату.
— Ты чего делаешь?
