— Этим ребятам много пизды перепадает.
— Да уж, — ответил Макс- В общем, она сказала, что они в конце концов друг от друга устали, а я сказал: «Давайте я стану вашим матадором». А она: «Вы как все прочие. Вам бы только поебаться». «Пососать и поебстись», — сказал я. И подошел к ней. «Поцелуйте меня», — говорю. «Макс, — ответила она, — вам бы только в игрушки играть. А я вам — безразлична». «Зато я себе не безразличен», — ответил я. «Не будь вы таким великим писателем, — сказала она, — с вами бы ни одна женщина даже разговаривать не стала». Я говорю: «Давайте поебемся». А она: «Я хочу, чтоб вы на мне женились». «А я не хочу на вас жениться», — сказал я. А она взяла сумочку и ушла.
— И на этом все? — спросил я.
— Все, — ответил Макс- Ни единой поебки за четыре года, и теперь вот эту потерял. Гордыня, глупость, как угодно.
— Ты, Макс, хороший писатель, но отнюдь не бабник.
— Считаешь, у хорошего бабника все бы получилось?
— Само собой. Хороший бабник видит, как все ее гамбиты парировать правильной реакцией. А каждая правильная реакция направляет беседу в новое русло, пока баба у бабника не загнана в угол — или, точнее, не лежит на спине.
— И как мне научиться?
— Такому не научишься. Это инстинкт. Тут надо понимать, что женщина на самом деле хочет тебе сказать, когда что-то говорит. Этому не научишь.
— А что она мне на самом деле говорила?
— Она тебя хотела, а ты не понимал, как к ней подступиться. Мосты не навел. Ты облажался, Макс.
— Она же читала все мои книги. Она думала, я в чем-то соображаю.
— Она вот теперь сообразила.
— Что?
— Что ты, Макс, тупой осел.
— А я тупой осел?
— Все писатели — тупые ослы. Поэтому они всё и записывают.
— В смысле — «поэтому они всё и записывают»?
— В смысле, они всё записывают, потому что ни шиша ни в чем не соображают.
— Я много чего записываю, — печально сказал Макс.
— Помню, в детстве я читал книжку Хемингуэя. Там один парень все ложился в постель с женщиной и ложился, но у него ничего не получалось, хотя эту женщину он любил, а та любила его. Господи боже мой, думал я, какая великолепная книжка. Столько веков прошло, а про этот аспект никто не написал. Мне казалось, что парень этот — слишком блаженный осел, потому у него и не выходит. А под конец книжки я прочел, что ему в войну просто яйца отстрелили. Вот подстава.
— Думаешь, она вернется? — спросил Макс- Ты бы видел ее фигуру, это лицо, эти глаза.
— Не вернется, — ответил я и встал.
— Но что же мне делать? — спросил Макс.
— Кропай и дальше свои жалкие стишки, рассказики и романчики…
Я оставил его сидеть и спустился по лестнице. Мне больше нечего было ему сказать. На часах 7.45 вечера, а я еще не ужинал. Я сел в машину и поехал к «Макдоналдсу»: взять, что ли, жареных креветок?
Смерть отца 1
Отцовские похороны были как остывший гамбургер. Я сидел напротив похоронного бюро в Альхамбре и пил кофе. Когда все закончится, до ипподрома ехать недолго. Вошел человек с жутким облезающим лицом, в очень круглых очках с очень толстыми стеклами.
— Генри, — сказал он мне, потом сел и тоже заказал кофе.
— Здравствуйте, Берт.
— Мы с твоим отцом очень крепко подружились. Много о тебе разговаривали.
— Я не любил старика, — ответил я.
— А отец тебя очень любил, Генри. Все надеялся, что ты женишься на Рите. — Рита была дочерью Берта. — Она ходит с таким милым парнишкой, но он ее не привлекает. Кажется, ей больше пижоны нравятся. Я не понимаю. Но он ей, должно быть, хоть немного, да нравится, — чуть просиял он, — потому что, когда он приходит, ребенка она прячет в чулане.
— Ладно, Берт, пойдемте.
Мы перешли через дорогу в похоронное бюро. Кто-то вещал, каким хорошим человеком был отец. Мне хотелось изложить им и другую точку зрения. Потом кто-то запел. Мы встали и гуськом пошли мимо гроба. Я шел последним. Может, плюнуть на него, подумал я.
Мать у меня умерла. Я ее похоронил год назад, после чего отправился на скачки, а потом трахнулся. Все шли мимо гроба. Потом закричала какая-то женщина:
— Нет, нет, нет! Не может быть, что он умер!
Полезла в гроб, подняла отцу голову и поцеловала. Ее никто не остановил. Губами прямо в губы. Я взял отца за шею, женщину за шею и растащил. Отец упал обратно в гроб, а женщину вывели, ее трясло.
— Это подружка твоего отца, — сказал Берт.
— Недурно выглядит, — сказал я.
Когда я выходил на улицу после службы, женщина ждала снаружи. Подбежала ко мне.
— Ты вылитый он! Ты и есть он!
— Нет, — ответил я, — он умер, а я моложе и приятнее.
Она обхватила меня руками и поцеловала. Я сунул язык ей в губы. Потом отстранился.
— Ну, ну, — громко сказал я, — держите себя в руках!
Она меня еще раз поцеловала, и я теперь воткнул язык ей в рот еще глубже. Пенис мой отвердевал. Подошли какие-то мужчины и женщина — увести ее.
— Нет, — сказала она, — я хочу поехать с ним. Я должна поговорить с его сыном!
— Ну же, Мария, пожалуйста, пойдем с нами!
— Нет-нет, мне надо поговорить с его сыном!
— Вы не против? — спросил у меня один.
— Нормально, — ответил я.
Мария села ко мне в машину, и мы поехали в отцовский дом. Я открыл дверь, и мы вошли.
— Посмотрите тут, — сказал я. — Можете взять себе все, что хотите. А я пойду в ванную. На похоронах я потею.
Когда я вышел, Мария сидела на краешке отцовой кровати.
— Ой, на тебе его халат!
— Теперь он мой.
— Он этот халат обожал. Я подарила ему на Рождество. Он им так гордился. Говорил, что наденет его и станет ходить по кварталу, чтобы все соседи видели.
— И ходил?
— Нет.
— Хороший халат. Теперь будет мой. С тумбочки я взял пачку сигарет.
— Ой, это его сигареты!
— Хотите?
— Нет.
Я закурил.
— Вы с ним сколько были знакомы?
— Около года.
— И так и не поняли?
— Чего не поняла?
— Что он человек невежественный. Грубый. Патриот. Жадный до денег. Врун. Трус. Притворщик.
— Нет.
— Удивительно. А вроде разумная женщина.
— Генри, я любила твоего отца.
