– Мистер Чинаски, – сказала она, – я хочу, чтобы вы знали…
– Я хочу, чтобы вы знали, – перебил ее я, – что все напрасно.
– Что напрасно?
– Вы не моего типа. Мне не хочется с вами ебаться.
– Слушайте, – сказала она, – я хочу вам кое-что сказать. Вчера ночью я видела, как вы мочились на соседнем газоне, и если вы это еще хоть раз сделаете, я вас отсюда вышвырну. И в лифте кто-то написал. Это были вы?
– Я не писаю в лифтах.
– А на газоне я вчера вас видела. Я наблюдала. Это были вы.
– Черта лысого я.
– Вы были слишком пьяны и не помните. Больше так не делайте.
Она закрыла дверь и пропала.
Я сидел себе тихо несколько минут спустя, попивал винишко и пытался вспомнить, действительно ли я писал на газоне, когда в дверь постучали.
– Войдите, – сказал я.
То был Марти:
– Я должен тебе кое-что сказать.
– Валяй. Сядь только.
Я налил Марти стакан портвейна, и он сел.
– Я влюбился, – промолвил он.
Я ничего не ответил. Свернул самокрутку.
– Ты веришь в любовь? – спросил он.
– Приходится. Со мной раз было.
– Где она?
– Нету. Умерла.
– Умерла? Как?
– Кир.
– Эта тоже киряет. Меня это беспокоит. Она всегда пьяная. Не может остановиться.
– Никто из нас не может.
– Я хожу с ней к Анонимным Алкоголикам. А она пьяной туда ходит. У них в Анонимных Алкоголиках половина пьяных. Перегаром несет.
Я не ответил.
– Господи, а молодая ведь. И какое тело! Люблю я ее, мужик, в самом деле люблю!
– Ох черт, Марти, да это же один секс.
– Нет, я люблю ее, Хэнк, я это в самом деле чувствую.
– Наверное, и это возможно.
– А ведь ее держат в подвальной комнатенке, боже мой. У нее за квартиру заплатить не хватает.
– В подвале?
– Да, у них там комната есть рядом с бойлерами и прочей сранью.
– Трудно поверить.
– Точно, она там. И я люблю ее, мужик, и у меня нет денег ей помочь.
– Это грустно. Я в такой ситуации бывал. Больно.
– Если я смогу встать на ноги, если я смогу продержаться дней десять и вернуть здоровье – я смогу где-нибудь получить работу, смогу ей помочь.
– Что ж, – ответил я, – сейчас ты пьешь. Если ты ее любишь, завязывай. Прямо сейчас.
– Ей-богу, – сказал он, – завяжу! Вот этот стакан прямо в раковину и вылью!
– Что за мелодрамы? Давай его сюда.
На лифте я спустился на первый этаж с квинтой дешевого виски, которую спер в винной лавке Сэма неделю назад. Потом спустился по лестнице в подвал. Там горела крохотная лампочка. Я пошел дальше, пытаясь отыскать дверь. Наконец, нашел.
Времени, должно быть, час или два ночи. Я постучал. Дверь приотворилась на щелочку – там стояла по-настоящему прекрасная женщина в неглиже. Этого я не ожидал. Молодая, к тому же – рыжеватая блондинка. Я просунул ногу в дверь, затем впихнулся внутрь сам, закрыл дверь и огляделся. Вовсе не плохое местечко.
– Кто вы такой? – спросила она. – Убирайтесь отсюда.
– У вас здесь славная комнатка. Мне она больше нравится, чем моя.
– Убирайтесь вон! Вон! Вон!
Я выташил вискач из бумажного кулька. Она взглянула на бутылку.
– Как тебя зовут? – спросил я.
– Джини.
– Послушай, Джини, где ты хранишь свои бокалы?
Она показала на стенную полку, я подошел и снял два высоких стакана для воды.
Рядом была раковина. Я налил в каждый немного воды, подошел к ней, поставил, открыл виски и заболтал. Мы сидели на краешке ее постели и пили. Она была молода, привлекательна. Я глазам своим не верил. Я ждал невротического взрыва, какого-то психоза. Джини же выглядела нормальной, даже здоровой. Но виски ей нравился. Пила она его наравне со мной. Примчавшись сюда в порыве желанья, я больше этого порыва не ощущал. То есть, если в ней и был где-то поросенок, или нечто непристойное, или мерзкое (заячья губа, все, что угодно), мне бы больше хотелось сюда вселиться. Помню, прочел я как-то историю в Беговой Форме о породистом жеребце, которого никак не могли заставить покрыть кобылу. Ему приводили прекраснейших кобыл, что только могли достать, а жеребец от них только шарахался. Затем кто-то, который что-то понимал, высказал мысль. Прекрасную кобылу всю обмазали грязью, и жеребец немедленно на нее кинулся. Теория же заключалась в том, что в жеребце перед всякой красотой просыпался комплекс неполноценности, а стоило красоту испачкать, изгадить, он, по крайней мере, начинал чувствовать себя равным, а может и высшим. Ум жеребца и ум мужика могут сильно друг на друга походить.
Как бы то ни было, Джини нацедила следующую и спросила, как меня зовут и где я квартирую. Я ответил, что, мол, там, наверху, и мне просто захотелось с кем-нибудь выпить.
– Я тебя видела в “Залезае” как-то вечером, с неделю назад, – сказала она. – Ты такой смешной был, все с тебя смеялись, ты всем покупал выпить.
– Не помню.
– Зато я помню. Тебе нравится мое неглиже?
– Да.
– А что тогда штаны не снимаешь и поудобнее не устраиваешься?
Я так и сделал, и уселся с ней на постели. Двигался я очень медленно. Помню, как говорил, что у нее славные груди, потом сосал одну из них. Потом вдруг мы приступили. Я был сверху. Но что-то не срабатывало. Я скатился.
– Прости, – сказал я.
– Все в порядке, – ответила она. – Ты мне по-прежнему нравишься.
Мы сидели, смутно о чем-то беседовали и допивали виски.
Затем она встала и выключила свет. Мне стало очень грустно, я забрался в постель и привалился к ее спине. Джини была теплой, полной, и я слышал, как она дышит, и чувствовал ее волосы у себя на лице. Мой член начал подниматься, и я потыкал им в нее. Я почувствовал, как она протягивает руку и направляет его.
– Ну, – произнесла она, – ну, вот так…
Вот так было хорошо, долго и хорошо, а потом мы закончили, а потом уснули.
Когда я проснулся, она еще спала, и я встал, чтобы одеться. Я надел на себя все, когда она повернулась и посмотрела на меня:
– Еще разок, потом уйдешь.
– Ладно.
Я снова разделся и забрался к ней. Она повернулась ко мне спиной, и мы сделали еще раз так же, как и прежде. После того, как я кончил, она не повернулась.
– Ты еще ко мне придешь? – спросила она.
