Там лежал один с желтым лицом. Чем-то походил на большую жирную птицу, обмакнутую в мочу и высушенную на солнце. Он все время давил на кнопку своего звонка. Голос у него был нудный, плаксивый, мяукающий.
– Сестра, сестра, где доктор Томас? Доктор Томас вчера давал мне кодеин. Где доктор Томас?
– Я не знаю, где доктор Томас.
– Можно мне микстуру от кашля?
– Она у вас на тумбочке.
– От них кашель не прекращается, и это лекарство тоже не помогает.
– Сестра! – завопил седой парняга с северовосточной кровати. – Можно мне еще кофе? Я бы хотел еще чашечку.
– Сейчас посмотрю, – ответила та и ушла.
Мое окно показывало холмы, их склоны уходили вверх. Я смотрел на склоны холмов.
Темнело. На холмах одни дома. Старые дома. У меня возникло странное чувство, что в них никто не живет, что все уже умерли, все сдались и всч бросили. Я слушал, как трое моих соседей жалуются на пищу, на стоимость палаты, на врачей и медсестер. Когда говорил один, остальные двое, казалось, не слушали, ничего не отвечали. Затем начинал следующий. Они гундели по очереди. Больше ничего не оставалось. Тележили они смутно, перескакивая с темы на тему. Меня заперли с оклахомцем, кинооператором и желтой мочептицей. За моим окном в небе нарисовался крест – сначала голубой, затем покраснел. Наступила ночь, и вокруг наших коек немного задернули шторы – мне стало лучше, но странным образом я осознал что ни боль, ни возможная смерть не сближают меня с человечеством. Начали подваливать посетители. У меня посетителей не было. Я чувствовал себя святым. Выглянул в свое окно и увидел вывеску рядом с мигавшим красно-голубым крестом. МОТЕЛЬ написано. Уж там-то тела – в более нежном созвучии. Ебутся.
7.
Зашел бедный чертяка в зеленом и выбрил мне задницу. Какие ужасные профессии в мире есть! Хоть одну я промухал.
Мне на голову натянули купальную шапочку и столкнули на каталку. Все, приехали.
Хирургия. Трус плывет по коридорам мимо умирающих. Рядом были мужчина и женщина.
Они толкали меня и улыбались, казалось, они очень спокойны. Они вкатили меня в лифт. В кабине было еще четыре женщины.
– Я еду в операционную. Никому из вас, дамы, не хотелось бы поменяться со мной местами?
Те лишь вжались в стенки и отказались отвечать.
В операционной мы стали дожидаться пришествия Бога. Бог, в конце концов, пришествовал:
– Такс, такс, такс, кте тут майн друк?
Я даже не почесался ответить на такую ложь.
– Пофернитес на шифот, пошалста.
– Что ж, – ответил я, – полагаю, передумывать уже поздно.
– Я, – ответил Бог, – тепер фы ф нашей фласти!
Я почувствовал, как спину мне перетягивают ремнем. Мне раздвинули ноги. Вкололи первую спинномозговую. Похоже, будто спину и жопу мне окутывают полотенцами. Еще один укол. Третий. Я продолжал чесать с ними языком. Трус, актер гаерный насвистывает в темноте.
– Усыпитте ефо, я? – сказал врач. Я почувствовал укол в локоть, вонючка. Ни фига. За спиной слишком много выпито.
– У кого-нибудь найдется сигара? – спросил я.
Кто-то хохотнул. Я начинал отдавать похабством. Потерял форму. Я решил попритихнуть.
Я чувствовал, как мне в задницу тычется нож. Боли никакой не было.
– Теперь это, – слышал я его голос, – это – оснофной препятстфий, фитите? и фот тут…
8.
В послеоперационной было скучно. Вокруг расхаживало несколько прекрасных на вид женщин, но они меня игнорировали. Я приподнялся на локте и огляделся. Везде тела. Очень-очень белые и неподвижные. Настоящие операции. Легкие. Сердце. Все.
Я отчасти чувствовал себя любителем, а отчасти мне было стыдно. Я обрадовался, когда меня оттуда выкатили. Три моих соседа просто вытаращились, когда меня привезли. Форму совсем потерял. Я скатился с этой штуки на койку. Обнаружил, что ноги у меня по-прежнему немые, и контролировать их я не могу. Я решил поспать.
Все это место меня угнетало. Когда я проснулся, жопа у меня разламывалась от боли. А ног все так же не чувствовал. Я протянул руку и схватил себя за член – такое чувство, что его вообще там нет. То есть, чувства никакого. Если не считать того, что мне хотелось поссать, а поссать я не мог. Это было ужасно, и я попробовал выкинуть эту мысль из головы.
Пришла одна их моих бывших любовниц и села, уставившись на меня. Я ей говорил, что ложусь в больницу. А от чего именно – мол, не знаю.
– Привет! Как дела?
– Прекрасно, только поссать не могу.
Она улыбнулась.
Мы о чем-то немного поговорили, и она ушла.
9.
Все как в кино: все медбратья казались гомосексуалистами. Один, правда, выглядел несколько мужественнее остальных.
– Эй, приятель!
Тот подошел.
– Я не могу поссать. Хочу, но не могу.
– Сейчас вернусь. Я вам помогу.
Прождал я довольно долго. Затем он вернулся, задернул шторки вокруг кровати и сел.
Господи, подумал я, что он собирается делать? Отсасывать?
Но я присмотрелся – у него с собой была какая-то машинка. Я смотрел, а он взял полую иглу и вогнал ее в мочеиспускательное отверстие моего члена. Чувство, которое я считал давно ушедшим, неожиданно вернулось ко мне.
– Блядь же бэби! – прошипел я.
– Не самая приятная штука на свете, а?
– В самом деле, в самом деле. Я склонен согласиться. Уииоуиии! Господа бога в душу мать!
– Скоро закончится.
Он надавил мне на мочевой пузырь. Я видел, как маленький квадратный аквариум наполняется мочой. Это та часть, которую из фильмов обычно выпускают.
– Господи всемогущий, приятель, помилосердуй! Давай распрощаемся на ночь, ты хорошо поработал.
– Минуточку. Ну вот.
Он вытащил иглу. За окном мой красно-голубой крест все вращался, вращался.
Христос висел на стенке, а к ногам его приткнули сухой пальмовый листик.
Немудрено, что люди превращаются в богов. Довольно трудно принимать все таким, как есть.
– Спасибо, – сказал я брату.
– В любое время, в любое время. – Он задернул за собой шторки и ушел вместе со своей машинкой.
Моя желтая мочептица надавила на кнопку.
– Где эта медсестра? О почему о почему не приходит сестра?
Он снова нажал на звонок.
– А у меня кнопка работает? Что-то случилось с моей кнопкой?
Вошла медсестра.
– У меня спина болит! О, спина у меня болит ужасно! Никто не пришел меня навестить! Я надеюсь, вы, друзья, это заметили! Никто не пришел меня навестить!
