– Што?
– Полового сношения?
– О, найн, найн! Фы смошет фосопнофит фсе нормалны тейстфия черес шесть-фосем нетель.
Он вышел, а я стал одеваться. Телевизор меня больше не раздражал. Кто-то произнес с экрана:
– Интересно, мои спагетти уже сварились? – Потом сунулся физиономией в кастрюлю, а когда снова поднял голову, вся она была облеплена спагетти. Херб заржал. Я потряс его за руку.
– Прощай, малыш, – сказал я.
– Приятно было, – ответил он.
– Ага, – сказал я.
Я уже совсем собрался уходить, когда это случилось. Я рванул к горшку. Кровь и говно. Говно и кровь. Больно так, что я разговаривал со стенками.
– Ууу, мама, грязные ебучие ублюдки, ох блядь блядь, о спермоглоты сраные, о небеса хуесосные говнодрючные, хватит! Блядь, блядь блядь, ЙОУ!
Наконец, все закончилось. Я почистился, надел марлевую повязку, натянул штаны и подошел к своей кровати, взял дорожную сумку.
– Прощай, Херб, малыш.
– Прощай, парнишка.
Угадали. Я помчался туда снова.
– Ах вы грязные кошкоебы, еб вашу мать! Ууууууу, блядьблядьблядьБЛЯДЬ!
Я вышел и немножко посидел. Третий позыв был слабее, и после него я почувствовал, что готов. Я спустился и подписал им счетов на целое состояние.
Прочесть я ничего не мог. Мне вызвали такси, и я встал у въезда для скорой помощи. У меня с собой была маленькая зитц-ванночка. То есть, горшок, куда срешь, наполнив его горячей водой. Снаружи стояли три оклахомца, два мужика и баба. Голоса у них были громкими, южными, и они выглядели так, словно с ними никогда ничего не происходило – даже зубы не болели. Мою задницу начало крутить и резать. Я попробовал присесть, но это была ошибка. С ними стоял маленький мальчик. Он подбежал и попытался схватить мой горшок. Стал тянуть его на себя.
– Нет, сволочь, нет, – шипел я ему. Мальчик почти его выдернул. Он был сильнее меня, но я держал крепче.
О Иисусе, вручаю тебе родителей своих, родню, благодетелей, учителей и друзей.
Вознагради их по-особому за всю их заботу и за горести, которые я на них навлек.
– Ты, задрота маленькая! Отпусти горшок! – сказал я ему.
– Донни! Оставь дядю в покое! – заверещала ему женщина.
Донни убежал. Один из мужиков посмотрел на меня.
– Здрасьте! – сказал он.
– Привет, – ответил я.
Такси выглядело прекрасно.
– Чинаски?
– Да. Поехали. – Я сел вперед вместе со своим горшком. Как бы пристроился на одной ягодице. Дал ему адрес. Потом добавил:
– Слушайте, если я заору, съезжайте на обочину возле щита, заправки, чего угодно. Но перестаньте ехать. Возможно, придется посрать.
– Ладно.
Мы поехали. Улицы тоже выглядели хорошо. Полдень. Я по-прежнему был жив.
– Послушайте, – спросил я его, – а где тут хороший бордель? Где я могу подснять хороший, чистый, недорогой кусочек жопки?
– Я ничего про такие вещи не знаю.
– ДА ЛАДНО, ЛАДНО! – заорал я. – Я что, на фараона похож? На стукача? Можешь мне баки не заколачивать, шеф!
– Нет, я не шучу. Я ничего про такие вещи не знаю. Я езжу днем. Может, ночной таксист вас и просветил бы.
– Ладно, я тебе верю. Сворачивай сюда.
Старая хибара смотрелась славно меж всех этих многоэтажных апартаментов. Мой “Плимут‘57” стоял весь покрытый птичьим пометом и с полуспущенными шинами. Мне же нужна была только горячая ванна. Горячая ванна. Кипяток мне на бедную задницу. Покой. Старые Беговые Формы. Счета за газ и свет. Письма от одиноких женщин, которых не трахнешь – слишком далеко живут. Воды. Горячей воды. Покоя. И я размазываюсь по стенам, заползаю в окопчик собственной богом проклятой души. Я дал ему хорошие чаевые и медленно пошел по проезду. Дверь была открыта. Широко.
Кто-то по чему-то колотил молотком. С постели сдернуты простыни. Боже мой, меня обчистили! Меня выселили!
Я вошел и заорал:
– ЭЙ!
В гостиную вышел мой хозяин.
– В-во, мы тебя так рано и не ждали! Титан тут потек, так нам пришлось его выкорчевать. Новый поставим.
– В смысле, горячей воды нет?
– Не-а, нет.
Милостивый Иисусе, я добровольно принимаю испытание это, кое тебе было по душе на меня наложить.
Вошла его жена.
– О, а я как раз собиралась тебе постель застелить.
– Ладно. Прекрасно.
– Он должен новый титан сегодня подсоединить. У нас может запчастей не хватить.
По воскресеньям запчасти трудно доставать.
– Ладно, я сам застелю, – сказал я.
– Да постелю я тебе.
– Нет, пожалуйста, я сам.
Я зашел в спальню и стал заправлять постель. Тут и подступило. Я побежал на горшок. Садясь, я слышал, как он колотит по титану. Я был рад, что он колотит. Я разразился тихой речью. Потом лег в постель. Было слышно пару в соседнем дворике. Он был пьян. Они ссорились.
– А с тобой беда в том, что у тебя вообще никаких концепций нет! Ты ничего не знаешь! Ты глупая! А ко всему прочему еще и шлюха!
Я снова был дома. Это здорово. Я перевернулся на живот. Армии во Вьетнаме были при деле. В переулках бомжи сосали винч из бутылок. Солнце все еще стояло высоко. Оно пробивалось сквозь шторы. Я наблюдал, как по подоконнику ползет паучок. Видел старую газету на полу. Там напечатана фотография трех молоденьких девушек – они прыгают через забор, сильно оголив ноги. Все это место походило на меня и пахло мной. Обои меня знали. Изумительно. Я осознавал свои ноги и локти, свои волосы. Я не чувствовал себя на 45 лет. Я чувствовал себя чертовым монахом, на которого только что снизошло откровение. Я чувствовал, что, наверное, влюблен во что-то очень хорошее, но не уверен, что это такое, – оно просто рядом. Я слушал все звуки, шум мотоциклов и машин. Слышал, как лают собаки. Люди и смех.
Потом уснул. Я все спал, спал и спал. Пока растение заглядывало ко мне через окно, пока растение смотрело на меня. Солнце продолжало трудиться, а паучок все ползал.
ПРИЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕКА, БЕЗУМНОГО НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ ЖИТЬ СО
1. Помню, как дрочил в чулане, надев материнские туфли на высоком каблуке и глядя в зеркало на собственные ноги, медленно подтягивая ткань все выше и выше, будто подсматривал за женщиной, и меня прервали два моих приятеля, зашедшие в дом:
– Я знаю, он где-то здесь. – А сам пока натягиваю одежду, и тут один открывает дверь в чулан и видит меня.
– Ах ты сволочь! – ору я, гонюсь за ними по всему дому, и слышу, как, убегая, они переговариваются:
