Повернув ключ, который много месяцев бесполезно болтался на цепочке, он снял висячий замок и вытащил коробки. Джексон восхищался страной, которая так просто дает возможность гражданам получить желаемое – не говоря уже о том, что с него еще даже не потребовали 639,95 доллара, тогда как он уже задолжал больше стоимости дома. Черт, может, США все же свободная страна.
Поднявшись на кухню, он открыл ящик. Гнев оттого, что он не нашел искомого, даже для него стал неожиданным сюрпризом; от злости он так сильно дернул за ручку,, что ящик рухнул на пол. Грохот ложек, венчиков и лопаточек отдавался звоном в голове, разлетевшиеся в стороны подставки для яиц, ситечки для заварки, пресс для чеснока и кокотницы для жюльена еще раз подтвердили его новый девиз: они могут себе это позволить. Он удивился своему спокойствию, с каким складывал всю утварь во второй ящик, где и обнаружил стальной точильный прибор. Многие понятия не имеют, как им правильно пользоваться, и только портят ножи. Он вспомнил, сколько сам мучился, пока, наконец, не стал настоящим мастером заточки, и сейчас ему было приятно, что он приобрел определенный опыт к тому моменту, когда это пригодилось.
Сталь: вот что в переводе с баскского означает его фамилия Бурдина. Стальной прибор для проверки себя самого. Смешно, но он не представлял, чего еще ему может не хватать под жарким южным солнцем. Хотя, возможно, он будет скучать по некоторым словам – конфискационный. Стыдно, что он так и не написал книгу. Зато какие заголовки! Только благодаря этому он, Джексон Бурдина, мог прославиться.
Логистика – дело непростое, но, наконец, он разложил приобретение (еще одно слово, которое ему очень нравилось, только если оно не означало очередную ненужную вещь) на разделочной доске на столе в кухне. Расстегнув ремень, Джексон стащил штаны, чтобы они не мялись, упав на пол. Его никогда не заботил внешний вид и манера подачи. Когда он готовил, например, его блюда выглядели грубо и непривлекательно, он не утруждался украсить тарелку, подать стейк с шариками охлажденной дыни или пряным маслом, а рыбу с кружочками лука.
Замахнувшись, он резко опустил тесак, он долго тренировался на куриных ножках, чтобы отделить бедра от голеней. Он не стремился разыгрывать мелодраму; этот жест должен был служить гарантией того, что обратного пути для него нет. Тем не менее вид раскромсанных кусков на разделочной доске его порадовал. «Месть», – мелькнула в голове мысль, и он вставил дуло пистолета в рот и спустил курок.
Глава 17
Шепард Армстронг Накер
Номер счета в «Мерил Линч» 934-23F917
1 января 2006 – 31 января 2006
Стоимость портфеля ценных бумаг: $3492,57
Добравшись до шоссе на западе, Шеп подумал, что хорошо быть уволенным. Движение в середине дня было свободным.
Он решил позвонить соседке по мобильному телефону, что было строжайше запрещено за рулем. Но внутри его что-то неуловимо изменилось. Да и каждый житель Нью-Йорка нарушает это правило, Шеп не хотел признавать себя исключением.
Обычно он побаивался звонить Нэнси. Человек, к которому люди всегда обращались за помощью, он с трудом представлял себя в роли просителя. Хотя сам всегда с удовольствием делал одолжение, сейчас он был бы рад узнать, что соседки нет дома. Заколотой антибиотиками – опять – Глинис разрешили выписаться из больницы и вернуться домой, Шеп мог забрать ее по дороге в Элмсфорд. Всегда готовая прийти на помощь, Нэнси казалась разочарованной, узнав, что нет необходимости ехать в «Каламбиа пресвитериан». Они никого не заставляли их любить. Черт, он даже не будет больше ничего заказывать в «Амвэй».
Он заранее принял решение не говорить Глинис об увольнении. Нэнси удивилась, узнав, что он свободен в середине дня. Но Глинис это казалось настолько естественным, что ему не пришлось придумывать объяснения.
Эгоистичность жены достигла таких пределов, что Берил могла с легкостью стать добровольцем в организации «Спасите детей». Глинис им командовала, а он покорно позволял ей это. Странно, как болезнь подпитывает не только ее величественность и самоуверенность, но и язвительность. Это стало воздаянием за его желание провозгласить день личной декларации независимости на Пембе – лишь одним из пунктов в длинном списке его прегрешений. Прошло время, и Шеп был вынужден признать себя подкаблучником. Глинис верховодила в их доме, единолично решая все вопросы, начиная с того, какие портьеры повесить в гостиной, заканчивая выбором школы для Зака. Хотя, возможно, с ее точки зрения все было совсем не так. Он постарался взглянуть на ситуацию глазами жены: искусный мастер, она попала в ловушку своего рода патерналистического брака, тратила драгоценное время на воспитание детей и приготовление изысканных блюд, тогда как могла посвятить его созданию бессмертных творений. (И не имеет значения, что она никогда так не поступала; не имеет значения, что ее муж как проклятый без устали ремонтировал чужие убогие и безвкусно отделанные дома, дабы обеспечить ей свободу делать все, что заблагорассудится. Его карьера никогда не занимала ее мысли.) Муж был для нее прислугой, который покупал продукты, готовил, убирался, и послать его в аптеку было делом вполне естественным.
Ее недовольство, разумеется, не ограничивалось только этим. Глинис был всего пятьдесят один год, она не должна была стать потерпевшей. Она не из тех, кто должен выплачивать астрономические нравственно-душевные долги.
Шеп выехал с Девяностой улицы на Риверсайд. Лучи тусклого зимнего солнца играли в ветвях деревьев в парке, вспыхивая и затухая, как возникающие в голове воспоминания. Перед глазами всплыла сцена двухдневной давности.
Тем вечером, когда он вернулся с работы, во всем доме ярко горел свет. Он легкой походкой отправился наверх, но не обнаружил Глинис в ее «гнездышке», закутанной, по обыкновению, в пледы и одеяла. Он постучал в комнату Зака и спросил, не знает ли тот, где мама. Сын разразился криком столь громким, что наверняка смог бы перекричать канонаду, и сказал, что понятия не имеет, но уверен, что она должна быть где-то в доме. Шеп обошел первый и второй этажи, а затем спустился в подвал. Ее не было ни в прачечной, ни в его мастерской. Он даже обошел с фонарем вокруг дома. Прежде чем позвонить в полицию, Шеп вспомнил, что не поднимался на чердак. Там была лишь студия Глинис, и, насколько он знал, туда много месяцев никто не заглядивал.
Он нашел ее склонившейся над верстаком, свет рабочей лампы делал краски похожими на полотна Рембрандта: натюрморт «Болезнь и Серебро». Глинис даже смогла закрепить диск ювелирной пилы. Тонкие лезвия легко ломались; сломалось и это. Оно застряло в квадратном листе довольно толстого металла, врезавшись всего лишь на пару дюймов от края. Рядом с дрожащей рукой жены лежал чуть смятый листок, исчерченный волнистыми нечеткими линиями. Он не понял, уснула ли она или потеряла сознание, и на мгновение его охватил страх – не потеряла сознание, а еще хуже. Положив руку ей на лоб, он почувствовал, что, напротив, у нее жар. Прежде чем подхватить Глинис на руки и отнести вниз, он аккуратно убрал ее ладонь и извлек диск из металлического плена. С тоской оглядел ее последнюю работу – лист серебра с маленькой прорезью сбоку.
