Поставив на него тысячу, она неотрывно следила за счетом: сорок, сорок один, сорок восемь. Немного расслабившись, она уселась в кресло. Цифры медленно приближались к магическому числу, но все же еще только шестьдесят четыре, шестьдесят пять, семьдесят два. Легкость в душе росла. При счете семьдесят три Рэмси требовалось забить всего один цветной, чтобы вырвать победу, и он его забил. Вот так просто. Она словно знала, что так и будет. Это самые легкие деньги, что ей удавалось заработать.
Публика взорвалась аплодисментами. Ирина безмятежно улыбалась Лоренсу. Судья потребовал тишины. Результат впечатляющий, но фрейм не окончен.
— У Рэмси Эктона хороший шанс дойти до ста сорока семи! — произнес Эвертон.
Святой Грааль в снукере, чрезвычайно редкая практика — труднодостижимые сто сорок семь очков, максимум, высший балл, который можно получить за одну серию. Действительно, до сего момента Рэмси играл из цветных лишь черный, а меж тем оставшиеся красные разметались на столе, как ноги развратной шлюхи. Рэмси Эктон обходил стол с торжественностью уже одержавшего победу, и, как только его результат превысил сто, болельщики взревели от восторга. Фанаты О’Салливана забыли о своем кумире. Судья, казалось, смирился с тем, что пытаться угомонить публику так же бессмысленно, как натягивать на питбуля платье. Сто сорок семь очков засверкали впереди, как глазурь на торте; они были сейчас необходимы.
Когда последний черный упал в лузу, завершая серию в сто сорок семь очков, болельщики вскочили со своих мест, свист и аплодисменты продолжались минуты три. Много месяцев в обществе говорили лишь об одном — о болезни, приводившей в ужас любителей барбекю, уничтожившей стада животных, заставившей фермеров из Йоркшира плакать, как младенцев, и совершать самоубийства, — как редко в такие времена увидишь что-то приятное по телевизору.
— Интересно, — произнесла Ирина, — не чувствуешь ли себя немного подавленным, когда получаешь все, о чем мечтал?
— Проигрыш заставляет ощущать себя еще более подавленным, — сказал Лоренс. — Спроси меня. Я только что потерял тысячу баксов.
— Ты пожертвовал ими по собственному выбору. Должно быть, существует какой-то фонд для игроков-неудачников… Посмотри! Как это трогательно. Он ведет себя очень достойно и сдержанно, хотя, готова поклясться, в глазах у него слезы.
Она интуитивно ощущала, как необходимо сейчас Рэмси быть рядом с женщиной, которая могла бы разделить с ним его триумф, но в душе была рада, что броситься к нему в объятия и обхватить руками его худую шею после торжественного награждения предстоит не ей.
Достижение мечты всей жизни неминуемо дает ощущение пустоты — что же дальше? — чувство довольно неприятное, способное вызвать ностальгию по прошедшим временам, когда вы к чему-то стремились. И все же Рэмси мог бы поспорить с утверждением, что серебряный кубок, который он держал в руках тем вечером в Крусибле, просто бесполезный кусок металла, и еще меньше он желал, чтобы тот принадлежал кому-то другому. Даже если приз не сулит ничего большего, чем сувенир в упаковке «Кэптан кранч», Ирина все равно мечтала бы его получить. Это казалось ребячеством. Это было ребячеством. Но, надо сказать, желание затягивает, как это было со Спенсером, мечтавшим получить голубую ленту за первое место в беге в мешках.
Когда одним майским днем раздался звонок от редактора «Транулда», сообщившего, что «Иван и его неприятности» номинирована на премию Льюиса Кэрролла, Ирина вела себя как десятилетняя девочка. Она кричала: «Ура!» Ура-а-а! Ура-а-а!» — и не задумывалась о том, слышат ли ее соседи. Она не знала, что нужно делать, подобного опыта у нее не было. Она будет до конца счастлива лишь тогда, когда сообщит новость Лоренсу.
Звонок по телефону показался ей расточительством, поэтому она схватила куртку и выбежала из квартиры. На улице ей стало так легко, что она бросилась бежать.
В фойе Черчилль-Хаус она уговорила администратора не сообщать ее «мужу» о том, что она пришла, — все были уверены, что они женаты, — потому что очень хотела сделать сюрприз.
И ей это удалось. Дверь в кабинет Лоренса оказалась закрытой, но она ведь жена и не колеблясь вошла.
Что-то было во всем этом странное. Конечно, этим двоим полагалось сидеть по разные стороны стола или перед экраном компьютера. Но даже если они обсуждали деловые вопросы на диване, разве перед ними не должны лежать документы? Когда она распахнула тяжелую дверь, они уже сидели довольно далеко друг от друга, но что-то в их позах было по-домашнему уютное.
— Что ты здесь делаешь? — сдавленно спросил Лоренс.
— Интересно, — весело ответила Ирина, — а я хотела спросить то же самое у Бетани.
— Разумеется, я здесь по работе, — живо отозвалась та, вставая и приглаживая юбку. — Тебе это неинтересно. Да, Яша! — Улыбнувшись Ирине, нахалка выскочила из кабинета.
Ирина примчалась сюда с потрясающей новостью и хотела, чтобы все прошло так же прекрасно, как она задумала. Поэтому она вычеркнула последние шестьдесят секунд из своей памяти черным маркером, как редактируют рассекреченные с учетом свободы информации документы. Она вычеркнула даже тот факт, что у Бетани есть собственное имя для Лоренса — уменьшительный русский вариант его второго имени, которое ей знать совсем не положено. Бетани и Лоренс коллеги, ничего страшного в том, что они постоянно заходят друг к другу.
Не забывая о приятной миссии, Ирина все же заметила, что подаренная ею Лоренсу на Рождество картина с иллюстрацией из книги «Увидеть Красный мир» все еще стоит прислоненной к стене — впрочем, она сама ее туда поставила. В «Блю скай» следили за тем, чтобы в стенах не сверлили много отверстий, и Лоренс не смог бы попросить мастера сделать для него исключение.
Итак, Ирина все ему рассказала. Лоренс обнял ее и предложил устроить вечером роскошный ужин в дорогом ресторане. Он также заверил, что не сомневается в ее победе. Только рядом с ним она чувствовала, что так и будет.
Собираясь на прием в отеле «Пьер» на Пятой авеню, Ирина, разумеется, нервничала, хотя размеры ее беспокойства казались несоразмерными ситуации. Она старалась унять неоправданные надежды, но нутром чувствовала, что «Иван и его неприятности» может получить приз. Таким образом, источником ее беспокойства были скорее непослушные волосы, не желающие укладываться в прическу, нежели страх перед поражением.
Неприятным совпадением стало то, что Джуд Хартфорд также была номинирована на премию Льюиса Кэрролла. С того момента, как Ирина прочла в «Телеграф» статью о предстоящем награждении, она старалась разработать модель поведения, которое помогло бы ей противостоять этой женщине. Удивительно, но она не могла вспомнить, к распаду какого еще романтического союза испытывала столь сильные и противоречивые чувства — от радости до сострадания. Однако разрыв дружеских отношений заставил отколоться кусочек ее сердца, оставив болезненно острый край, прикосновение к которому причиняло беспокойство даже много лет спустя, как касание языком поврежденного зуба. А ведь дружба не должна принимать формы любви; так настоящие воины могут прекратить воевать, но не перестанут существовать. Разводы, похожие на те, что Ирина наблюдала на примере Джуд, изобилующие проклятиями, бросали вызов всеобщей гармонии. В ссорах между друзьями часто заметна жестокая беспричинность; расставания людей, некогда любящих друг друга, носят умиротворяющий оттенок неизбежности. Даже по прошествии пяти лет воспоминания были еще слишком свежи для Ирины.
