Я прошел мимо окон «Текстильной Столовой», увидел сквозь запотевшие фрамуги согбенных рыбок-едоков и лихо свернул в свое мрачное затхлое парадное — Муди-стрит, 736 — сырое — четыре пролета вверх в этой вечности. Внутрь.
— Bon, Ti Jean est arrivez!
[34]
— сказала мама.
— Bon! — сказал отец, он дома, вот его лицо выглядывает из кухонной двери с широченной улыбкой восточного побережья — За столом, мама навалила на него еды, дымящихся добряков, отец тут уже пирует целый час — Я подбегаю и целую его печальное круглое лицо. — Ей-богу, я приехал как раз вовремя, посмотреть, как ты против Вустера побежишь в субботу вечером!
— Как здорово!
— А теперь ты мне должен показать, на что способен, мальчик!
— И покажу!
— Ешь! Погляди только, какой тут мама пир закатила.
— Сначала руки вымою!
— Быстрей!
Я мою руки, вхожу причесанный, принимаюсь за еду; Па чистит яблоко скаутским ножом.
— Ну что, в Андовере я все закончил — Теперь уже можно вам сказать — Они распускают работников, там такая запарка — Попробую у «Рольфа» здесь в Лоуэлле —
— Bien oui!
[35]
— моя мама по-французски. — Гораздо лучше, когда ты дома! — Так душераздирающе она обычно спорит с отцом, и все споры ее так милы.
— Ладно, ладно, — смеется тот. — Попробую. Ну что, дворняжка моя, как у тебя дела, мой мальчик? Слушай, а может, мне тут работу поискать, у Макгуайра, где Нин — Слушай, а что это за слухи до меня доходят: мол, ты глаз не сводишь с какой-то ирландской малютки — Спорить готов, красавица, а? Ну, так ты еще слишком молод для такого. Ха ха ха. Ну, черт возьми, я снова дома.
— Снова дома! — Ма.
— Эй, Па, как насчет в футбол погонять на доске — Что скажешь?
— Я вообще думал в клуб сходить, пару рядов кеглей посшибать —
— Ну, ладно, ну, разочек — и я с тобой пойду в кегли!
— По рукам! — смеется, выплевывает сигару, быстро нагибается в широченном краснолицем возбуждении почесать лодыжку.
— Хорошо, — говорит мама, гордая, заливаясь румянцем, рада, что старик ее снова дома, — так и сделайте, а я сейчас со стола уберу и поставлю вам хороший свеженький кофейник — ну как?
И входят из радостной холодной ночи Елоза, Билли Арто и Иддиёт, и шутки громыхают, и хохот стоит, и мы делимся, подбрасываем монетки, разбираем команды и играем матч. В конах медленный морозец, фонари на улице внизу стоят на холоде, одиноко-черные, но быстрые фигурки, сопящие туманом, шустро перемещаются под ними к своим определенным долгожданным пунктам назначения —
Не зная, что не заслуживаю жизни без хвалы Господу, я тайком выбираюсь из кухни совершить быстрый тихий телефонный звонок из темной гостиной — звоню Мэгги — Трубку снимает ее младшая сестренка Джейни — Мэгги подходит к телефону с одним простым и усталым «Привет».
— Привет — так в среду вечером я приду, а?
— Я же тебе сказала.
— А что ты сегодня делаешь?
— Ох, да ничего. Скучно до слез. Рой со своей девушкой иг — они женятся в августе, играют в карты. Отец только что на работу пошел, его срочно вызвали, видел бы ты, как он в дверь выскочил — даже свои железнодорожные часы оставил на комоде — Разозлился так, что смерть!
— А мой дома.
— Мне бы хотелось как-нибудь с твоим отцом познакомиться.
— Он тебе понравится.
— Что ты весь день делал? — то есть неважно, конечно…
— Я каждый день одно и то же делаю — иду в школу, школа, возвращаюсь поспать немного, иду обратно на тренировку —
— А все остальное время с Полин Коул под часами разговариваешь?
— Иногда. — Я этого не скрывал или как-то. — Это неважно.
— Просто друзья, а?
В том, как она произнесла это «а?», я увидел все ее тело, и губы, и мне безумно захотелось всосаться в нее так, чтобы никогда этого не забыла.
— Эй
— Чего?
— Если тебе скучно до слез, я сегодня приду!
— Ладно.
— Только у меня времени нет, — (как ни странно). — Но я приду.
— Не надо. Ты сказал, что у тебя времени нет.
— Есть.
— Нет, нет.
— Через час увидимся.
— Не стоит…
— А? Сейчас приду. Эй.
Отцу и друзьям, неудержимо хохочущим в кухне:
— Эй, я, наверное, схожу повидаюсь… с Мэгги Кэссиди… одна знакомая девушка… она… мы просто… надо помочь ее брату домашнее задание сделать —
— Ого, — ответил отец, подняв на меня свои откровенные пораженные глаза, очень голубые глаза, — сегодня у меня первый вечер дома, ты же сам сказал, мы в кегли сходим поиграем — Мы с мальчиками уже разделились, кому с кем играть —
— Прикинь, да? Мы с твоим Папашей против вас с Иддиётом! — заорал Елоза, в нетерпеливом восторге сжимая себя, а затем — уже мне — потише, оглядываясь через плечо, чтобы все слышали: — Так это Мэгги Кэссиди была? Ах, Загг Малявка, нехорошо изменять Полин Коул! Хи хи! Эй, мистер Дулуоз, мы теперь Джека зовем Загг Малявка — Послушайте только, — хватая меня за шею и хмурясь мне в лицо, — он теперь изменяет Мо Коул — Давайте утопим его в воде, бросим его в снег —
— И-идьёт! — подхватывает Иддиёт, сверкая глазами и суя мне под нос огроменный кулак. — Я тебя проучу, Джек, ты у меня весь забор снесешь! — И мы корчим друг другу зверские борцовские рожи. Моя мама раздраженно:
— Оставайся, посидел бы сегодня дома, Жан — Жилисто потирая руки, Билли Арто:
— Он знает, когда его побьют! Не хочет в кегли проигрывать — Пускай идет! — наконец вопит он, перекрывая остальной гомон, торжествующе, а в кухне шум уже такой стоит, что колышутся паутинки в углу потолка. — Останемся вчетвером, и у нас будет кегельная партия. А миссис Дулуоз будет очки считать!
От этого заявления подымается гам и хохот. У меня появился шанс улизнуть. Весь в жизни, в самом соку, в днях радомолодости, в изобилии шестнадцати лет, я ускользнул к ленивой неотзывчивой девушке через три мили по всему городу у трагитекущего, темного печального Конкорда.
Я сел в автобус — в последнюю минуту избежав отцовского взгляда — твердя себе: «В конце концов, мы с ним и завтра увидимся —» Поехал на автобусе, виновато, подавленно, очи долу, вечно шлак и грязные утраты втирают в позвоночник бедное золото жизни, а она так коротка и мила.
То был вечер понедельника.
15
Из Потакетвилля до Южного Лоуэлла маршрут автобуса охватывал весь город — вниз по Муди, до Кирни-сквер ниже средней школы, флотилии автобусов, люди, нахохлившись, ждут в дверных проемах кафе-мороженых, «центовок», аптек-закусочных — Печальное уличное движение, похрустывая, доносится из зимы, долетает и разносится по зиме — Тусклое тоскливо-грубое дуновение ветра из лесов становится городским от нескольких печальных уличных фонарей — Здесь я пересел на автобус в Южный Лоуэлл — Появляясь, он всегда перехватывал мне горло — от одного названия, когда водитель выставлял его в окошке, сердце начинало колотиться — Я обычно смотрел на лица других людей: видят ли они это волшебство — Сама поездка становилась мрачнее — От Площади вверх по Сентрал, к Бэк-Сентрал, к отдаленным темным длинным улицам городка, где смутный мороз высиживает всю ночь у мусорных баков, в которых лишь ветер воет, под холодным лунным светом — Прочь из города вдоль Конкорда, где фабрики завербовали его знаменитое течение — и еще дальше даже их — к темному шоссе, в которое спицей втыкается Массачусетс-стрит под глупым бурым фонарем, маленькая, гаденькая, старая, полная моей любви и ее имени — Там я сходил с автобуса, среди деревьев, у реки, и уворачивался от канализационных люков, семь коттеджей справа до ее рассевшегося старого беззаборного бурооконного домика, над которым нависают скелеты деревьев, трескучие от внезапных от бостонских морских ветров, задувающих через эту глухомань, железнодорожные станции и изморозь — Каждый домик, минуя мой скорый шаг, означал, что мое сердце бьется чаще. Ее подлинный дом, подлинный свет, что подлинно даровался ей и омывал ее, пылинка за пылинкой, творил редкое золото, милую магию, был суматошным истерическим светом чуда — Тени на крыльце ее? Голоса на улице, во дворе? Ни звука, лишь тупой викторианский ветер стонет на всю Новую Англию у реки зимней ночью — Я останавливался на улице у ее дома. Внутри одна фигура — ее мать — уныло лапает что-то в кухне, печально вращается по жизни, убирает свои милые тарелки, их однажды упакуют, угрызаясь и сожалея, и скажут: «Я не знала, я ничего не знала!» — Тупое, плюющееся человечество кишит в его чреслах, не творя ничего.
