Вечер был жарким и душным, фонари у Канала расплывались в туманной дымке, в воздухе висела густая вонь пивоварен на набережной. На углу Бурбон-стрит Рейнхарт бросил в автомат двадцать пять центов, поиграл, потом купил бумажный пакет пива, чтобы захватить с собой в студию. Проходя по Ибервилл-стрит, он отчетливо услышал пистолетный выстрел где-то в глубине квартала. Он на секунду остановился, потом пошел дальше и через десять шагов услышал вой первое сирены, а затем и других — взметнувшись, они заполнили темноту и смолкли. Музыкальные автоматы в барах на углах гремели «Иди, но не беги», а дальше усталый кларнет в пятитысячный раз играл «Это много». Рейнхарт продолжал идти к универмагу Торнейла.
Он уже хотел было войти, но тут его остановил женский голос; он обернулся и увидел в подъезде скорченную фигуру — женщину с тонким беличьим лицом и волосами цвета соломы, еле различимыми в отраженном свете. Ее ноги, схваченные металлическими шинами, были вытянуты горизонтально, глаза глядели прямо и неподвижно куда-то за грань зрения.
— Вернись же к той, кем ты любим,— проворковала женщина и тихонько засмеялась.
— Как? — сказал Рейнхарт.— Филомена?
Все так же неподвижно глядя перед собой, она запела:
Вернись же к той, кем ты любим,
Иль в бездне жизни сгинешь ты,
И сгинут в клубах черных туч
Твои заветные мечты.
Рейнхарт наклонился к ней и несколько раз провел ладонью перед ее глазами. Она ни разу не мигнула.
— Филомена,— спросил он,— тебе нехорошо?
«Вечер сочувствия,— подумал Рейнхарт.— Все мы интересуемся, не худо ли нам. И все чувствуем себя великолепно, все просто вышли погулять».
— Ты можешь встать, девочка? — спросил он у Филомены. Филомена оперлась на его руку и встала, по-прежнему глядя за грань зрения.
— Я их дразню,— сказала она.— Взяла и спряталась, Она шагнула вперед и присвистнула от боли.
— Плевать,— сказала она.— Вернитесь к тем, кто любит вас, друзья.
— Ты поешь очень хорошо,— сказал Рейнхарт.
Он вложил ей в руку два доллара и минуту-другую смотрел, как она, смеясь и посвистывая, брела к Ройял-стрит.
Лифтами в сияющем новеньком вестибюле управляли молодые люди в вискозных костюмах — судя по их виду, им, пожалуй, пришлась бы по вкусу военная муштра; к их лацканам были приколоты значки с орлом и молнией. Молодого человека за столом справок Рейнхарт помнил еще по Химической компании Бинга.
— Добрый вечер, мистер,— сказал молодой человек, нажимая кнопку.
Рейнхарт сказал ему «добрый вечер» и вошел в коридор, где находились студии. Из аппаратной вышел Джек Нунен с папкой, набитой текстами, и отвесил ему восточный поклон.
— Бингемон желает видеть вас завтра, Рейнхарт, старый друг. Он по-прежнему в восторге от вас.
— Тут мой родной дом,— сказал ему Рейнхарт.— И он мой любимый папочка.
В аппаратной у пульта сидел Ирвинг, звукооператор, и читал журнал передач. Он повернулся и окинул Рейнхарта глубоко сочувственным взглядом.
— Как дела, кореш?
— Изумительны и восхитительны,— сказал Ирвинг.— А как ты, кореш? Снова пьян?
— От такой работы одолевает жажда.
— Вот посмотришь,— сказал Ирвинг,— завтра я приду сюда пьяным! — Он поднял красную коробку с лентами звукозаписи.— Я наслушался тут всяких отъявленных идиотов, но вот здесь...—Он взмахнул коробкой.— Такой сокрушительный идиот, каких еще не бывало.
— Это может быть только он,— задумчиво сказал Рейнхарт. Ирвинг встал, открыл дверь и молча начал слушать. До них донесся громкий бодрый смех Фарли-моряка. Ирвинг закрыл дверь.
— Слыхал? Это он. Выдающееся дерьмо. Даже не верится. Преподобный Хитклифф — кажется, так его зовут.
— Я слышал днем конец его проповеди. Что-то в нем есть.
— Ну, конец — это ерунда. Дай-ка я прокручу тебе начало! — Он поглядел на часы.— Времени у нас хватит.
— Послушаю, когда кончим,— сказал Рейнхарт.— Я хочу посмотреть на него во плоти. Это мой старый приятель.
Он вышел и направился по коридору к комнате отдыха, ориентируясь на бархатные раскаты красноречия Фарли.
— Естественный закон...— убедительно возглашал Фарли.— Извечная философия...
Он стоял возле пальмы, одетый как для торжественного приема: его черный костюм был из настоящего шелка, рубашка — белее белого, галстук — кембриджский. Шляпа из легкого фетра, лежавшая на соседнем стуле, была готова увенчать его задумчивое чело. Ему внимала веснушчатая дама лет сорока, в дорогом наряде и недурно сложенная; она взирала на лик Фарли с беззастенчивым благоговением.
Рейнхарт смиренно подошел к ним.
— Простите, ваше высокопреосвященство,— сказал он Фарли.— Простите, сударыня.
Дама что-то булькнула. Фарли откашлялся.
— Мне нужно было бы поговорить с вами о следующем еженедельном поучении.
— Конечно, конечно, мой милый,— сказал Фарли.— Миссис Макалистер, это мистер Рейнхарт... э... сотрудник станции. Познакомьтесь, Рейнхарт — сестра Макалистер, постоянная слушательница «Благих вестей».
— Здравствуйте,— сказал Рейнхарт.
Они прошли через двойные двери в коридор, и там Фарли посмотрел на Рейнхарта с неудовольствием.
— Где твоя проницательность, Рейн? Ты свои «преосвященства» брось — эта дамочка, возможно, не слишком сообразительна, но она все-таки не идиотка, а к тому же заядлая баптистка.
— Извиняюсь, ваше преподобие. Что слышно?
Фарли улыбнулся и наклонился к нему с благолепной ухмылкой.
— У меня все в ажуре, Джек,— он потрогал лацкан своего траурного пиджака.— А слышны благие... трам-тарарам... вести. Ты даже не представляешь себе, сколько я получил писем после каких-нибудь четырех передач. Восторженные восхваления, старина! Полный почтовый ящик. И даже несколько угрожающих писем.
— Чудесно! — сказал Рейнхарт.— Надеюсь, ничего слишком неприятного?
— Когда ты получаешь угрожающие письма, Рейнхарт, это означает, что никто не сомневается в твоей подлинности. Единственное, которое мне не понравилось, подписано... Забыл! Может быть, кто-нибудь из старых знакомых решил подложить мне свинью.
Он порылся в кармане и вытащил листок почтовой бумаги, на котором красными чернилами было написано:
«Ты мошенник, как все проповедники, и тебя можно изобличить.
У меня есть доказательства, и я тебя, подлеца, покараю за то, что моя жизнь и мой дом были принесены в жертву на Алтаре Алчности». И подпись: «С. Протуэйт».
— Мы его знаем? — спросил Фарли.— Ты его не встречал в миссии или еще где-нибудь?
— Никогда о нем не слышал, Фарли. По-моему, честный псих и ничего больше.
